Пушкин. Тайные страсти сукина сына
Шрифт:
Он горько жаловался на судьбу, давшую ему лишь такое короткое время пользоваться нежностью материнской, которой до того не знал. Наталья Николаевна, беременная четвертым ребенком, осталась в Петербурге.
Пробыл Пушкин в Михайловском недолго. Он вернулся в весьма угнетенном состоянии духа и поневоле затеял бесконечные переговоры с мужем своей сестры о разделе имущества. Выпускал он тогда журнал «Современник», верным подписчиком которого сразу же стал ваш покорный слуга.
Эта глава говорит о прогрессивном отношении поэта к религии, к сожалению,
Что касается психического состояния Пушкина, то здесь мы можем ясно видеть растущую неудовлетворенность поэта браком с ограниченной, неумной женщиной, воспитанной в душной среде николаевской России и ценящей лишь пошлые светские развлечения. Поражает черствость, с которой Наталья Николаевна вынуждала мужа вывозить себя на балы, в то время как умирала его мать.
Глава 8
Кабинет Пушкина состоял из большой узкой комнаты. Посреди стоял огромный стол простого дерева, оставлявший с двух концов место для прохода, заваленный бумагами, письменными принадлежностями и книгами. Наряду с принадлежностями уборного столика поклонника моды тут дружно лежали Montesquieu с «Bibliotheeque de campagne» и «Журналом Петра I»; виден был также Alfieri, ежемесячники Карамзина и изъяснение слов, скрывшееся в полдюжине русских альманахов. На Пушкине был старенький дешевый халат, какими обыкновенно торгуют бухарцы в разноску. Вся стена была уставлена полками с книгами, а вокруг кабинета были расставлены простые плетеные стулья. Кабинет был просторный, светлый, чистый, но в нем ничего не было затейливого, замысловатого, роскошного, во всем безыскусственная простота, кроме самого хозяина, поражавшего каждого, кому посчастливилось видеть его оригинальное, арабского типа лицо, до невероятности подвижное и всегда оживленное выражением гениального ума и глубокого чувства.
Хозяин кабинета сидел за столом, держа в руках огрызок пера, и медленно водил им по бумаге. На руке у поэта красовалось кольцо с бирюзой – подаренный другом талисман от насильственной смерти, как я знал.
– Я не люблю писать писем, – пожаловался он мне. – Даже язык и голос едва ли достаточны для наших мыслей – а перо так глупо, так медленно – письмо не может заменить разговора. О чем же вы хотели поговорить со мной, Иван Тимофеевич?
Несколько смущаясь, я признался, что желал бы поговорить об оплате своих услуг. Пушкин поинтересовался суммой, заглянул в бумаги и расстроился.
– Вы застали меня врасплох, без гроша денег, – признался он. – Виноват – сейчас еду по моим должникам сбирать недоимки и, коли удастся, явлюся к вам.
– Право, так спешить не стоит, – успокоил его я, сам расстроившись, что напомнил о долге не вовремя. – Я вполне могу обождать.
– Вы милый человек. Иван Тимофеевич, – вздохнул Пушкин. – Но долги однако же надо платить. Так что к вечеру меня ждите. Вижу, вижу, что мне непременно нужно иметь 80 000 тысяч доходу! – воскликнул он. – И непременно буду их иметь! Недаром же пустился в журнальную спекуляцию – а ведь это все равно, что золотарство, которое хотела взять на откуп мать Безобразова: очищать русскую литературу, то есть чистить нужники и зависеть от полиции.
– Помилуйте, Александр Сергеевич! – прервал его я. – Ваш «Современник» – преинтереснейшее чтение! Неужто вам так
Пушкин невесело улыбнулся, кусая губы.
– Душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист, – признался он.
– Так зачем же затевали? – спросил я.
– А хотелось мне уничтожить, показать всю отвратительную подлость нынешней французской литературы, – с яростным выражением произнес Пушкин. Глаза его вспыхнули голубым пламенем. – Сказать единожды вслух, что Ламартин скучнее Юнга и не имеет его глубины, что Беранже не поэт, что Виктор Гюго не имеет жизни или, если хотите, истины; что романы Альфреда Виньи хуже романов Загоскина; что их журналы невежды; что их критики почти не лучше наших… К тому же еще дело важное, ибо монополия Греча и Булгарина пала. Я хотел уничтожить монополию, и успел. – Голубые глаза потухли. – Остальное мало меня интересует.
– Но что же есть это «остальное»? – подивился я. – Как может не волновать, что вы печатаете? Каких авторов?
– О нет, это важно! Без сомнения, важно! – согласился Пушкин. – Но разве плохи мои авторы?
– Вовсе не плохи, – честно ответил я. – Вяземский, Языков, Тютчев, Одоевский… Ах, забыл еще Жуковского…
– Баратынского, – напомнил Пушкин.
– И Давыдов… Славный Денис Давыдов! – припомнил я. – Эти имена любому издателю сделают честь.
– А новые как вам? – с интересом спросил Пушкин. – Гоголь, Кольцов?
– Читал с большим удовольствием. Только скажите мне честно, публиковали вы якобы отрывок из записок некой кавалерист-девицы? Это ведь вы сами написали? Сами все придумали?
– Не угадали! – рассмеялся Пушкин. – Кавалерист-девица – вполне живой и настоящий человек. Дама в мужском обличье… Или наоборот.
– Но как же это может быть? – изумился я. – Чтоб женщина… Да и по стилю уж очень похоже на вас.
– Я бы подумал дважды, прежде чем назвать сию девицу женщиной, – усмехнулся Пушкин. – Более она кавалерист, нежели mademoiselle. И писать поначалу не очень умела, пришлось мне ее учить – отсюда и сходство стиля. Но рассказать ей есть о чем!
– А отчего же вы стихов своих не печатаете в «Современнике»? – спросил я.
– А потом что и Христос запретил метать бисер перед публикой! – раздраженно ответствовал Пушкин. – На то есть проза – мякина.
Говоря о журнале, он оживился на краткое время, но потом снова стал задумчивым. Мне стало понятно, что что-то гнетет его, какая-то мысль мучает. Я напрямик спросил об этом.
Пушкин ответил мне вопросом:
– Вы верите в сны?
– Не могу не верить, – признался я. – Жития святых показывают нам немало случаев, когда сны оказывались вещими. Вера признает сон посредником между реальной жизнью и миром иным. Посредством сна возможно проникновение в глубины человеческой души.
– Я не свят, напротив, грешен, – ответил Пушкин. – Но и мне несколько раз снились вещие сны. Недавно приснилось, что дочка княгини Вяземской умерла. Княгиня уехала в чужие края, дочь ее больна не на шутку: боятся чахотки. Молились Богу, чтоб юг ей помог. А давеча видел во сне, что она умерла, и проснулся в ужасе.
– И что же? – спросил я. – Это ведь сон, не более…
– Сбылось… – вздохнул печально Пушкин. – Назад едет уже княгиня, схоронивши дочь.
– Печально, – кивнул я. – очень печально.