Пусть умрет
Шрифт:
— Сочиняй дальше, Алик. Так интересно... В конце концов, недаром говорят: если это и неправда, то неплохо придумано!
— Ты смеешься, Алё?
— Что ты! Я верю, верю...
— Хорошо, что бы ты ни думала, слушай , – согласился он.
К утру возбуждение в городе достигло апогея.
В царящей повсюду сутолоке сновали мальчишки, норовившие стащить всё, что плохо лежит. Прорицатели и звездочеты, гадалки всех мастей в живописных одеяниях за пару сестерциев брались предсказать исход поединков. Горожане и приезжие нещадно торговались с ними, но желание узнать заранее исход боев
В этот час из крохотной лавчонки – одной из тех, что облепили вереницей верхнюю часть улицы Аргилет, где обосновались продавцы свитков, купцы, ремесленники, торговцы цветами и, главное, обувщики, вытеснившие когда-то имевших здесь засилье гончаров, за людским коловращением бесстрастно наблюдали двое мужчин.
Одному из них было лет пятьдесят. Широкая борода и наряд выдавали в нем уроженца восточных провинций. Моложавое лицо украшал крупный нос, а большие карие, несколько навыкате глаза и чалма на начинающей седеть голове подкрепляли эту догадку. По внешнему виду можно было усмотреть в нем купца.
Другой, молодой человек, выглядел под тридцать, по манере держаться и платью – римлянин. Латинские черты лица соседствовали со светлыми серо-голубыми глазами, довольно редкими в здешних местах. Худощавое тренированное тело не смогла скрыть тога цвета тирийского пурпура, на греческий лад. Она подчеркивала статус владельца отменной выделкой – вне всякого сомнения, он выложил за нее немалые деньги.
Разговор велся на койне, и, надо сказать, оба собеседника обнаруживали неплохое владение этим языком – языком римской черни, хотя оба явно не принадлежали к простому сословию. На столике перед ними стояла ваза с фруктами, кратер с вином, смешанным с водой, и две серебряные чаши, заполненные наполовину рубиновым напитком.
Когда старшему надоело следить за бессмысленной толчеей на улице, он, очнувшись от своих мыслей, произнес:
— Хвала Божественному Августу! Можно только преклониться перед ним. Он принял Рим деревянным, оставил мраморным. Хоть здесь можно глотнуть прохлады.
— Ты как всегда прав, Эльазар, – промолвил молодой. – Хвала и Флавиям. Да прославят герои их амфитеатр. Не находишь ли ты, что простому смертному не под силу создать что-либо подобное? Подумать только – стены из тибурского камня высотой в сто шестьдесят футов!
В его словах прозвучала ирония, но было не совсем понятно, произошло ли это намеренно или говоривший не сумел ее скрыть. Во всяком случае, он покосился на дверной проем, как бы проверяя – нет ли вблизи непрошеных свидетелей.
— Да-да! И город, и все провинции только и говорят об этом чуде света, добрый Агриппа. Никто не ожидал, что он будет таким впечатляющим. Поистине колоссально! – не скрывая восхищения, подтвердил Эльазар.
После минутной паузы, пока он осмысливал грандиозность сотворенного – во всяком
— О чем задумался, почтенный Эльазар?
— Восемьдесят тысяч зрителей! Трудно поверить, если не созерцаешь собственными глазами, но... – оживился Эльазар.
— Тебя что-то смущает? Справедливости ради нужно признать, что сооружение действительно беспримерное – такого нет нигде в мире.
— Это так... Но я думаю о том, светлейший Агриппа, что раствор для скрепления фундаментов грандиозных сооружений густо замешивается на крови невинных людей. Это стало уже обычным в наше время.
— Уж не имеешь ли в виду тех семнадцать тысяч несчастных твоих соотечественников, умерщвленных изощренными способами на арене этого амфитеатра по приказу старшего брата нынешнего императора?
— Да, – слегка склонив голову, ответствовал Эльазар и добавил: – но сначала они десять лет трудились на его возведении. Да и деньги на строительство известно откуда взялись – ведь храм в Иросолиме был полностью разграблен Титом....
— Ты смел, Эльазар. Не боишься ли говорить такие слова римлянину... даже не просто римлянину, но сенатору? Ведь народ любит Домициана.
— Я вот что скажу, светлейший Агриппа. Подданные сейчас привыкли обожать пороки государей так же, как когда-то, в старые времена, они чтили их за героизм и доблестные свершения. Все говорят только о достоинствах, забывая, что пороки – это продолжение последних! А по поводу моей смелости… Ты, к сожалению, ошибся: я не трус, однако не отнес бы себя и к чересчур смелым людям, но возможно вижу то, что утаивается от глаз других.
— Например?.. Договаривай!
— Например, я вижу, как сильно… – тут он метнул в собеседника хитрый взгляд, и после едва уловимой паузы закончил: – …ты любишь нынешнюю династию. Да и отец твой, прости, говорят, умер не своей смертью, хотя и слыл другом императора.
При упоминании об отце тень набежала на лик молодого человека.
— Не перейти ли нам к делу. Ты принес, что обещал? – спросил он нахмурившись.
— Эльазар всегда выполняет обещания, – ответил купец с легким поклоном.
Повернувшись к двери, он негромко прищелкнул двумя пальцами в сторону хозяина лавки, стоящего наготове чуть в стороне от собеседников, дабы не мешать им. Тот приблизился к своим посетителям со свертком продолговатой формы в руках и с поклоном передал его купцу.
Эльазар, отослав его кивком головы, раздвинул чаши, положил сверток на столик и развернул дорогую ткань с золотым шитьем, скрывающую футляр из отполированного до блеска эбенового дерева. Видно было, что вещь эта была изготовлена искусным мастером.
– Можешь убедиться сам, добрый Агриппа, – совершил он жест, означающий, что молодой человек может открыть футляр.
Агриппа придвинул к себе ящик, откинул две бронзовые защелки и наполовину приоткрыл крышку, как будто не хотел, чтобы чей-то нескромный взгляд случайно проник внутрь. С минуту он молчал, время от времени наклоняя голову то вправо, то влево, рассматривая вещь, находящуюся внутри, под разными углами. Наконец закрыл крышку и поднял глаза. Было заметно, он удовлетворен увиденным.