Пусть умрет
Шрифт:
Месье Проньин! Звучит? Ну не спорьте – звучит, звучит!
Нам же, осведомленным несколько лучше других о его генеалогическом древе, будет все же сподручнее в дальнейшем называть его, если так можно выразиться, по девичьей фамилии Пронькин.
В общем, с помощью или без помощи этой замены – сейчас сказать невозможно, да не столь уж и важно, – но испытал в своей жизни Марлен Марленович все прелести взлетов. И что интересно: необычайно везучий был человек – не доводилось ему испытать горечь поражения. По крайней мере, до сего дня.
Философски настроенного человека это обстоятельство насторожило бы изрядно,
А господин Корунд (такую редкую фамилию носил наш Матвей Петрович) так и не смог привыкнуть к новому звучанию фамилии своего теперешнего хозяина и продолжал величать его по-старому, правда, на всякий случай – про себя.
«Как интересно устроена жизнь, – сидя перед бывшим подчиненным, полемизировал сам с собой измочаленный в дороге Матвей Петрович, – вот я, образованный человек... и, заметьте, не вэ-пэ-ша закончил или еще какую-то сомнительную академию, какую сейчас можно за десять баксов за пару дней зарегистрировать. Самый настоящий государственный институт! И фамилия у меня по твердости вторая после алмаза. Несмотря на это, всю жизнь на вторых ролях горбатился. А Марлен? Расселся, как хозяин, и стращает. Но самое отвратительное – я его боюсь. И раньше тоже боялся. Как он в «первые» пролез, так я и начал его бояться – он же, не задумываясь, по трупам... Ей-богу. Стольких хороших людей... Боюсь, боюсь! Перед собой-то – что хитрить. Вот и пот уже выступил, руки трясутся. Раньше за партбилет боялся, невыездным стать боялся, а сейчас... капусту такую рублю. Жалко потерять-то. Да что там капуста! Кое-что посерьезней потерять можно. Не дай бог в немилость попасть – кастрирует запросто. Потому миллионами и ворочает. Но поздно, Матвей, поздно. Влип ты не на шутку! – забилась, затрепыхалась в черепной коробке, как птица в клетке, пораженческая мысль. – Добром это не кончится. Но кто ж мог знать? Начиналось все прилично, с охоты. Потом собачьи бои. Зрелище не для слабонервных. А потом... потом это! Страшный, страшный человек, Марлен Марленович!..»
Нет, ни за что бы не поверил в те далекие времена заместитель секретаря по идеологической работе райкома КПСС Матвей Петрович Корунд, если бы кто-то шепнул ему, на что будет способен прыщавый салага-инструктор его отдела. Ни за что бы не поверил, на что способен и он сам, между прочим, главный идеолог района! Немедленно упек бы ненормального ясновидца в психушку. В лучшем случае выгнал бы из кабинета!
Матвей Петрович очнулся и услужливо улыбнулся дежурной шутке про партбилет: мол, ценю твое остроумие, Марлен, э-тт ты здорово пошутил.
И заверил:
– Ты не беспокойся, это я так, риторически. Уложимся в две недели.
– Ну, это меняет дело, если риторически, – сказал, по-отечески глядя на Корунда, Марлен Марленович. – Так бы сразу и сказал. Прям от сердца отлегло. А то я уж грешным делом подумал: отступление себе готовишь.
Он так посмотрел на Матвея Петровича, что у того в горле вдруг образовался комок, перекрывший доступ воздуха в легкие.
Корунд откашлялся и на всякий случай решил искренне возмутиться:
– Да ты что, Марлен!
– А ничего... Я ж тебя знаю как облупленного, – процедил сквозь зубы Пронькин. – Докладывай дальше!
Отеческий тон растаял без следа.
– Бармалей прислал шестерых, – с глуповатой обидой прогундосил
– Не забывай, что на этих отморозках кое-кто намечает бабло нехилое срубить.
Матвей Петрович снова промолчал, а про себя подумал: «Вот гад, все время мордой в говно... Это он-то меня упрекает. Бабло срубить? Сам в тысячу раз больше гребет – между прочим, вот этими руками». Он незаметно бросил взгляд на свои ладони, как будто ожидая увидеть на них случайно налипшие банкноты. Естественно никаких банкнот он не обнаружил, и ему снова стало очень обидно за себя.
Ведь, если рассудить по-честному, кто принимает основной риск на свою, так сказать, задницу? Корунд! Случись что нештатное, так с босса-то что взять? Ему хрен что пришьешь. Кого он козлом отпущения сделает? Корунда! Ему, Корунду, за все отвечать – всё через него проходило. Всё! Он на секунду представил себя в кабинете следователя, и ему сделалось не по себе. Расколоться? Просто немыслимо! Даже подумать об этом страшно. Лучше на зоне сгнить.
Матвей Петрович ужаснулся лексикону, который за последние два года выработался у него, интеллигентного человека, к каковым он себя бесспорно относил. Но сейчас он почти реально почувствовал запах зеленоватых, как будто полинявших, пожалуй, самых маловыразительных в мире купюр, и запах этот немедленно примирил его с действительностью.
Матвей Петрович незаметно потряс головой, прогоняя обонятельную галлюцинацию, но она не отгонялась. А Пронькин, как бы читая его мысли, с этакой подковыркой, спрашивает:
– Ты что, «цитрусовые» в уме пересчитываешь? У тебя уже сколько на счетах, а, Матвей?
Матвей Петрович не ответил – что правда, то правда – несколько лимонов накопилось. Сам даже запутался сколько.
Он тяжело вздохнул и доложил о подготовке мероприятия: все, мол, в порядке, не извольте беспокоиться, с черномазыми все договорено, переноса даты не будет. Да и какой перенос – знаем, какие люди пожалуют. За прием отвечает их полковник, как его, блин? Хрен запомнишь эти африканские имена, Бисаи, Себаи. Что? Нет, никогда не мог запомнить – где имя, где фамилия...
Он говорил, а сам с замиранием сердца думал: «Может все же пронесет?».
Натурально, не пронесло. Пронькин перебил его:
– Короче, ты мне лучше скажи, как это вам, засранцам, в голову пришло концы в воду таким идиотским способом? Это ж уму непостижимо – в Москву затащили! Ты, Матвей, можешь мне объяснить в чем дело? И вообще, ты когда-нибудь снимаешь свой идиотский картуз?! – ни с того ни с сего разозлился он на ни в чем не повинный головной убор. – Спишь тоже в нем?
Матвей Петрович, обиженно насупившись, стащил с головы свою любимую клубную фуражку со значком в виде акулы, которой собственноручно отоварился в Монте-Карловском бути;ке в прошлом году и с тех пор не расставался с ней ни на минуту.
– Я тебе сейчас все объясню, Марлен, – начал он. – Дело, видишь ли, в том...
– Ты покороче не можешь? Без всяких этих твоих: «дело в том, да дело в этом». Конкретнее! Если будешь опять меня разводить, то...
– Хорошо-хорошо, – не дал ему договорить сообразительный Матвей Петрович.