Пустой гроб
Шрифт:
— Нет, — холодно ответил судья и, не мешкая, уехал в Париж.
Воротился он в ярости и досаде.
Нельзя сказать, чтобы он пылал к своей любовнице безмерной страстью; он соблазнил ее, сбил с пути, но она не так уж много значила для него, избалованного успехом у женщин.
Узнав, что возлюбленная с легкостью нашла ему замену, он был уязвлен в самое сердце, и уязвлен не только ее переменчивостью.
Амели Тавернье известила любовника, что беременна — потому-то она и надумала выскочить замуж; Себастьян
В душе судьи расцвело незнакомое ему доселе чувство; по зрелом размышлении он признал: женитьба на Амели Тавернье вряд ли сулила ему блестящие перспективы, и все же он горько сожалел, что отныне навсегда будет оторван и удален от собственного ребенка — тот родится, вырастет и будет считать отцом постороннего человека.
Себастьян Перрон сказал себе:
— Я должен забыть Амели.
Однако в своих поступках мы не всегда следуем своим же решениям; время от времени, из газет или от общих знакомых, судья кое-что узнавал о судьбе бывшей своей любовницы.
В довершение всего — сколько в жизни случайных совпадений! — произошла встреча, для всех троих явившаяся полнейшей неожиданностью. Себастьян Перрон знал, что Амели вышла замуж за профессора Дро; когда, перебирая бракоразводные дела, он наткнулся на это имя и потом, когда ему пришлось мирить супругов, судья сидел, точно оглушенный.
Со времени их последнего свидания протекли годы, многое унесло с собой время, жизнь ушла далеко вперед, но в тайниках души Себастьян Перрон хранил нежное, живое воспоминание о своей хорошенькой подружке.
Как давно они не видались! Амели стала еще прелестней, еще привлекательней, годы замужества сделали ее настоящей парижанкой, отмеченной печатью неповторимости, особой грацией и особым шиком, о которых и знать не знала либурнская провинциалка.
Возможно ли, что они, как некогда, станут любовниками? Есть ли надежда, что отношения между ними возобновятся? На эти вопросы Себастьян Перрон готов был ответить утвердительно, ибо страстно желал бывшую свою возлюбленную; она же смерила его долгим, невыразимо печальным взглядом.
Заметив это, судья смутился:
— Что с тобой, Амели?
— Себастьян, — упрекнула она, — неужто ты ни слова не спросишь о нашем ребенке, нашем сыне Юбере?
Себастьян поморщился, побледнел и отвернулся — вопрос произвел на него странное, не поддающееся объяснению впечатлению. Еще более необычен был его ответ.
Сначала он бормотал что-то неразборчивое, потом заявил:
— Разве он не умер? Не вы ли только что, в присутствии вашего мужа, дали понять, что ребенка больше нет?
— Действительно, — волнуясь, заговорила Амели, — вот уже восемнадцать
— Ничего не понимаю, — отвечал судья, — полагаю, вы хотите сказать, что он умер?
Теперь уже Амели явно была в смущении. Она замолчала, с минуту подумала.
— Себастьян, — решительно заговорила она, — я обращаюсь к тебе не как к возлюбленному — я хочу говорить с судьей… Я намерена сообщить тебе нечто крайне важное. Ты должен выслушать меня…
Но Себастьян не хотел ничего слушать.
— Амели, — взмолился он, — не говори загадками и не пытайся меня раздваивать… То, что можно рассказать возлюбленному, судье порой лучше не знать…
— Неважно, — глухо промолвила Амели, — ты должен знать все… все, что я думаю, на что уповаю… что оплакиваю… на что надеюсь… Ровно восемнадцать месяцев назад на лионском направлении произошло железнодорожное крушение… Мой муж и мой ребенок — наш ребенок — ехали в том самом поезде. Катастрофа была ужасной — мертвые, пропавшие без вести, раненые, в числе последних был и мой сын, мой малыш Юбер… Вернувшись домой, Поль Дро посмел сказать мне, что мой ребенок умер.
— Ваш ребенок? — прервал ее судья: странное дело, только эта мелочь и взволновала его в рассказе Амели. — А почему не сказал он… наш ребенок?
— Поль Дро ведь был в курсе дела, — не замедлила с ответом Амели, — он знал, что у меня был любовник, что я беременна, и все-таки женился на мне.
С горькой усмешкой она добавила:
— Это презренное ничтожество Поль Дро был тогда беден, а я богата — вот вам и благородство…
Признание молодой женщины испугало судью, он эгоистично осведомился:
— Муж знал имя вашего любовника, отца ребенка? Известно ему мое имя?
Амели сдержанно пожала плечами:
— Ему ни к чему это знать… да и что ему до этого!.. Поначалу я поверила мужу, — продолжила она прерванный рассказ, — и стала оплакивать ужасную смерть сына, а потом призадумалась. Вся эта история показалась мне немыслимой, неправдоподобной, и я пустилась в розыски — увы! — ничего не давшие; надо сказать, что временами муж вел себя весьма загадочно.
Тон, каким были сказаны последние слова, не на шутку встревожил судью.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он.
Амели подошла к самому главному; она огляделась вокруг и убедилась, что их никто не подслушивает.
— У меня создалось впечатление, — вымолвила она, — что муж сам похитил моего ребенка; по-моему, Юбера держат в заточении.
Все больше оживляясь, Амели выстроила перед судьей целую драму, она уверяла его, будто у мужа были все основания так поступить: он надеялся в один прекрасный день свести с женой счеты и, пообещав ей вернуть сына, заставить принять все его условия.