Пустыня; Двое
Шрифт:
– Ветер меняется, сейчас станет легче, – ободрительно сказал он, хотя ветер по-прежнему дул с юга и менять направление не собирался.
– Там лежит длинная палка с клювом на конце, – часто дыша, сообщила Юна.
– Где? – оживился Карен.
– Перед ближним домом. А в самом доме есть посуда – ну всякие миски и кружки. И огромные мешки из… как его…
– Чёрные?
– Нет, прозрачные.
– А говоришь: пуст.
Карен сел на подножку автомобиля.
– Обе мёртвые, – удручённо произнёс он. – Палка, которую ты нашла, конечно, пригодится. Она для сбора фиников. Но без воды
– Что будем делать? – спросила Юна и села рядом с ним, тесно прижавшись плечом.
– Сначала я сам осмотрю эти дома. Потом пойду дальше, без тебя. Выход у нас один – обследовать весь оазис, каким бы страшным он ни казался. Причём немедленно.
Юна согласно кивнула головой и едва заметно улыбнулась.
– Ты не боишься смерти? – удивлённо спросил Карен и вдруг почему-то тоже улыбнулся, хотя отлично осознавал трагизм положения.
– Не знаю. Наверное, боюсь, но не сильно.
– Это потому что ты маленькая.
Ветер действительно поменял направление. Дышать стало легче.
– В это время чаще дует северный, – с оттенком грусти, будто вспоминая о каких-то светлых моментах жизни, произнёс Карен.
Юна опять кивнула головой.
– Сиди тут, в тени, – приказал он и встал с подножки.
Ходил он по брошенным домам недолго. Вернувшись, о результатах не сообщил. Только посмотрел на свою спутницу, помахал рукой и ушёл снова – в ту часть оазиса, которая хранила жуткую тайну.
Юна забралась в джип и легла головой на руль. В привычном запахе автомобиля ей почудился запах потерянной цивилизации. Она понимала, что если Карен вернётся с «пустыми руками», то через два или три дня они умрут. Вероятно, это будет болезненная смерть. И не лучше ли им тогда напиться колодезной воды? В худшем исходе – та же смерть. Разумеется, и она болезненна, но всё закончится быстрей. И не будет этой мучительной жажды, которая вызывает страшную головную боль и отнимает голос.
Она рассуждала о собственной жизни и смерти спокойно и отстранённо, будто это не жизнь, а игра – да, жестокая, но всё же не настоящая. А истинная жизнь казалась Юне неуничтожимой. Страшна была не смерть, а её болезненность.
Мысли стали путаться. Началось противное жжение в горле.
Промаявшись несколько минут, она заснула. Её сон был неспокойным – Юна беспричинно вздрагивала, то подкладывала под голову руку, то сбрасывала её, и в конце концов съехала с руля. Удар лбом о приборную панель разбудил её. Она открыла глаза и увидела Карена. Он шёл быстро, заложив руки в карманы, и смотрел под ноги.
То, что никаких обнадёживающих вестей он не принёс, было понятно сразу; однако какая-то неуловимая «мелочь» – вероятно, не затронутые скорбью глаза – заставили Юну снова поверить в возможность чуда.
– Я нашёл второй колодец, – охрипшим голосом произнёс он, по-прежнему глядя в землю. – Там… короче, там сожжённые дома, два сгоревших автомобиля, а на доске возле колодца нацарапано слово «смерть». И тот же белый порошок. Трупов нет, но запах есть. Где-то неподалёку захоронение. Дальше идти я не отважился. Как раз оттуда доносился вой гиен.
– А почему их сейчас не слышно? Или они воют
– Сдохли, – резко ответил Карен.
– Почему?
– Потому что съели заражённых мертвецов.
– А мы? – беззвучно пролепетала Юна.
Он, наконец, поднял голову:
– Ты допьёшь воду. А я…
– Нет! Только поровну!
– Ты допьёшь воду. А потом мы отправимся на работу. Когда я увидел слово «смерть» и понял, что надеяться больше не на что, мне пришла в голову одна идея.
Карен сунул ей в руки бутылку, в которой оставалось как раз «на донышке», и направился в ближайший дом. Юна медленно допила остатки тёплой, почти не ощущаемой воды.
Почему-то быстро побежало время. Ей казалось, что всё ещё продолжается утро, что здешние расстояния – мелочь по сравнению со вчерашним переходом. И вдруг, оторвав взгляд от земли, она увидела солнце в западной части неба!
Ещё больше Юна удивилась, встретив Карена со стопкой полиэтиленовых мешков.
– Забери всю посуду – и за мной! – приказал он.
В её охапке уместились шесть больших мисок и четыре пиалы. Она догнала Карена возле крайних – с западной стороны оазиса – пальм, за которыми начинались дюны. И, увидев, что он распарывает ножом мешки, сразу поняла замысел.
До начала сумерек они вбили в песок больше двух десятков кольев в два ряда, соединили их бечевой, найденной в том же доме, – получился большой вытянутый прямоугольник – и навесили на бечеву распоротые мешки так, что одной стороной они почти касались песка, а другой возвышались над ним на три-четыре ширины ладони. Для нижних частей Карен придумал суженный створ кольев, отчего собиратели росы стали выглядеть как желоба. Под желобами дети вкопали пиалы и миски.
– Теперь остаётся только ждать, – с нотками неуверенности сказал Карен. – Ночи холодные. Роса должна быть. К тому же не так давно прошли дожди.
Юна уже не могла говорить – только хрипела. Болело горло, болела голова. Карен чувствовал себя сносно, хотя и у него начались пока ещё лёгкие спазмы. Однако работа не только увлекла детей, но и утомила. Они сходили к дому, забрали «постельные принадлежности» и, по старой памяти, улеглись под открытым небом. Звёзды в ту ночь казались особенно яркими, но любоваться ими не было сил. Юна поначалу хрипло дышала и покашливала. Карен приложил к её горлу руку и опять, как три дня назад, представил, что через его ладонь бежит – нет, на этот раз не огонь, а прохладная струя воды. Не прошло и минуты, как она заснула.
Удивительное приключение было уготовано Юне. Рассвет, видимо, ещё только начинался, – было темно и прохладно – но кто-то вдруг приподнял её голову и прижал ко рту слегка пахнущую тамариском пиалу. Она не поняла, да и не хотела в разгар сладкого забытья понять, что это – всё ещё сон или уже пробуждение. Вода коснулась её губ, и в этот благостный миг – между явью и сном – она ощутила себя как в раннем колыбельном детстве, на мягкой постели, возле которой стоял самый любимый и сильный человек. Проснуться – значит оказаться снова в жестоком мире, уже неоднократно пытавшемся отнять у неё жизнь. И ей удалось утолить жажду и умирить больное горло, не просыпаясь и не открывая глаз.