Путь Базилио
Шрифт:
Справа у стенки стоял топчан с кучей тряпья, пахнущего немытым телом. Вонь перебивал запах солёных патиссонов: в углу чернела кадушка под гнётом. На грубо сколоченном столе лежала оловянная тарелка с остатками комбикорма, высилась плошка с осетровой икрой, заправленной маргарином, и стальная полусфера с изящно изогнутой веточкой-хоботком на боку. Присмотревшись, кот понял, что это древний электический чайник с аккумулятором — вещь редкая, дорогая. Он, правда, был не заряжен; такие моменты кот хорошо чувствовал.
Базилио прикинул, что у него есть. Встроенные в его тело тесла-батареи были полны процентов на двадцать:
Забухали шаги, зашуршала отодвигаемая рогожка. Отец Онуфрий ввалился и уселся на сундук, заполнив собой чуть не полкомнаты.
— Напрасно расходуешься, странник, — сказал он, заметив провод, соединяющий чайник и кота. — У меня есть электричество. У меня нет чая.
— Тут я бессилен, — кот с усилием втянул в себя провод, тот только свистнул в воздухе. — У меня тоже нет чая. У меня вообще нет еды… и она мне не нужна, — быстро добавил он, видя, как педобир подымается, явно собираясь куда-то лезть.
— Еда нужна даже таким, как ты, — строго сказал педобир. — Попробуй всё-таки патиссон. Сам солил, чесночок и гвоздичка тоже свои, — добавил он с гордостью. — Збс получилось.
Кот недолго отнекивался. Вскорости он уже сидел за столом и разделывался с третьим по счёту патиссоном, закусывая икорочкой. Педобир тем временем дозарядил чайник — под топчаном у него обнаружился мощный никель-кадмиевый аккумулятор, запитываемый от тесла-приёмника — и вовсю дул кипяток с сахаром вприкуску, смешно поддыхивая огромной пастью на удерживаемое в когтях крохотное фарфоровое блюдечко.
За едой разговорились. Как выяснилось, отец Онуфрий некогда был послушником при храме имени Святой Иконы Дочки-Матери В Гольфиках. Потом он ушёл в личное служение, поселился у какого-то местного озера и погрузился в молитвенное созерцание святых икон серии «обнажённая оля». Однако после кончины Великого Ёпрста Апостасия Простатика (тот погиб, как и положено в его фамилии, от облитерирующего простатита) среди осиротевшей верхушки начались дрязги, а потом в лес проникли поняши и довольно быстро подмяли всех под себя своим обычным способом. Отец Онуфрий сопротивлялся овладеванию до последнего, но увы — большинство педобиров, даже из самых стойких, оказались не на высоте служения. Когда Онуфрий увидел своего брата по послушанию, целующего копыто розовой поняшке, он в ярости обдочерил по матери весь поняший род и пожелал уйти. Поняши ему в том не препятствовали и даже помогли обустроиться на нейтральной территории — неуживчивый педобир был знатоком Круга Песнопений Ваенги, поняшами особенно любимым.
Педвед в итоге остался доволен: жизнь на нейтралке оказалась тихой, покойной. Несмотря на редкость и кратковременность тесла-зацеплений, энергии ему хватало — поскольку расходовал её педобир крайне экономно, в основном на разогрев чайника. При ските он устроил огородик, с которого и кормился, пополняя нехватку белка охотой на одичавшую джигурду. Недавно на холм было настоящее
— А почему к нахнахам не ушёл? — поинтересовался кот.
— Дочь твою Мать! — педобир почтительно коснулся лапами ушей, умудрившись при этом не уронить блюдечко. — Я бы лучше печень гозмана сожрал. Этой дефной скобейде место в биореакторе. Они никогда не отличались хорошими манерами, а в последнее время последний страх потеряли.
Кот заинтересовался, попросил объяснений. Выяснилось, что за последние два месяца шерстяные, раньше не показывавшиеся годами, наведывались в избушку трижды. В предыдущий раз стащили патефон и две пластинки со святыми песнопеньями, а в крайний свой визит даже вбросили тему про доляху малую, хотя получать со служителей Единой извека считалось соборно наказуемым западлом. Педобир их наглые требования выслушал, угостил патиссончиками и предложил для очищения души от недобрых помыслов вознести перед Лоном Дочери заветное песнопение о Чёрных Глазах. «Чёрные Глаза» они кое-как исполнили, ушли обозлённые и на прощание сказали, что, дескать, «нащ Тарзан саму Дощку-Матэрь скоро жэной сваей сдэлаэт, вах».
— Совсем дефолнулись, — пробурчал Базилио. — Вообще-то такое наказуемо соборно.
— Мне кажется, это неспроста, — педобир покачал огромной головой, — что-то за всей этой гнилой движухой кроется серьёзное. Похоже, они в последнее время обрели некую силу, или, может быть, козырь. Я думаю, им удалось зацепиться за Монолит… Но всё это too old: мы заговорились, путник, а ты утомлён. Если хочешь, можешь остаться у меня на ночь. Я проведу ночь в молитвах и песнопениях.
— Благодарю, добрый хозяин, — кот бросил неприязненный взгляд на топчан и встал. — Но я, пожалуй, всё-таки пойду. Спасидо за гостеприимство, и прости, что моя вера не позволяет мне петь для Дочки-Матери.
— Что ж, доброй дороги, — тут педобир посмотрел Базилио очень внимательно, — ведь ты направляешься в Зону?
Базилио решил не отпираться.
— В неё, — признал он. — Не за хабаром, — сразу подчеркнул он. — У меня там другие дела.
— Не имею достойных причин для дальнейших расспросов, путник, — отец Онуфрий вздохнул так глубоко, что чуть не выпил весь воздух в комнатке, — и не буду поучать тебя в делах, которые меня не касаются. Это не по понятиям. Однако я прожил жизнь вблизи Зоны и кое-что знаю. Прими совет — не в скорбь и не в ущерб, конечно.
— Я слушаю, — кот приподнял ухо, показывая, что он и в самом деле слушает.
— Первое, — педобир чуть привстал и почесал зад о сундук. Шерсть заскрипела, в сундуке что-то зазавякало. — Монолит на то и Монолит, что не имеет окон, и уж тем более дверей. А также глаз и ушей. Это просто камень, набитый электричеством. И не стоит убеждаться в этом лично.
— Я не собираюсь к Монолиту, — уверенно сказал кот, про себя решив разузнать подробности у Болотного Доктора.
— И второе, — педобир поднял коготь. — Есть место, в котором лежит Монолит, а есть ещё одно место. Так вот — на моей памяти туда стремились многие. Некоторые дошли. Кое-то даже вышел… Так вот, слыхал я, что выходят оттуда только те, кому это было по-настоящему необходимо. Именно по-настоящему. То есть когда другого выхода вообще нет…