Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
И разумеется, Берт узнал о еще одном отце Даге. Аморе. Отце Аморе Даге.
Как бы ни учила жизнь, что удивляться не следует ничему, что она способна на самые разные фортели, и как бы Берт ни старался отучить себя от такой глупой, подростковой эмоции, а особенно от ее проявления, он не удержался: хрюкнул, фыркнул, заржал. Ну ладно еще один Даг – их, как он сумел убедиться, в каждом епископате не меньше двух. Но чтобы назвать парня Амором? У него родители были те еще шутники.
Впрочем, такая непозволительная фривольность случилась, когда Берт изучал страницу местной церкви в местной же информационной сети. Это происходило дома, смешок не слышал никто и ничто, кроме стен, а значит, свидетелей такого легкомысленного
Этот отец Амор был вроде совсем недавно закреплен за дальнейшим местом службы. Был свежеиспеченым иереем, сразу после семинарии. Хотя – и Берт внимательно изучал его биографию – этому отцу Амору было двадцать восемь лет. Не слишком ли поздно для выпуска? Даже если он был причислен к семинарии в двадцать один год, семь лет учебы все равно казались слишком большим сроком. Хотя нет: по юности он вроде собирался становиться врачом; аттестат не позволял – школьник Амор не очень дружил с дисциплиной, и его шансы поступить в престижный медицинский вуз были очень невелики; в качестве более длинного пути, который должен был в итоге привести его к желаемому, он окончил медучилище. Побывал в паре провинций в центре Африки как раз во время вооруженных конфликтов, а вернувшись, передумал насчет медицины. Хотя к числу недуховных дисциплин, которые он изучал во время семинарской учебы, относилась и психология экстремальных ситуаций.
Берт незаметно для себя переключился с изучения биографии этого Амора на рассматривание снимков. Их было до обидного мало, потому что Амор Даг был, как и остальные знакомые Берту Даги, привлекателен. Он казался отрешенным, если улыбался, то скупо, был, в отличие от светловолосого и светлокожего Горрена, таких же по типу дядюшки и кузена из кёльнского епископата, черноволос, смуглокож, темноглаз. Берт предположил бы, что в его крови был небольшой процент семитской крови. И отец Даг был ненавязчиво обаятелен и замечательно фотогеничен. В нескольких сюжетах о крошечных приходах в Ботсване, где отец Амор Даг отслужил год диаконом, оператор все время возвращался к нему. Ну ладно, церквушки, в которых Амору Дагу доводилось принимать участие в богослужениях, были совсем небольшими. Их здания были непритязательными, почти лишенными удобств, а поселения, в которых они располагались, – деревушками по триста-четыреста человек. Так что куда приятней глазу было следить за действиями приятного и кроткого молодого человека, чем за стариком-священником, пусть умудренным опытом, пусть приятным своей сдержанностью и благодушием, но – не Амором Дагом.
– Я начинаю всерьез думать, что этот клан имеет доступ к каким-то потусторонним евгеническим примочкам, – вслух провозгласил Берт. – Прямо подозрительное изобилие привлекательных людей в одной семье.
«Хотя нет, Горрена можно вычеркнуть, – про себя уточнил он. – Парень куда старше, чем хочет казаться».
Впрочем, за исключением репортажей о церквях, звездой которых был этот самый отец Амор Даг, помимо нескольких случайных упоминаний месячной давности, вроде «состоятся крестины/свадьба/отпевание такого-то, священник – отец Даг», случайно же встретившихся в архивах заметок о нем, сведений об отце Даге Берт не нашел. Вообще больше представителей этой семейки не встречалось. Словно они предпочли ограничиться старушкой Европой, это Амор Даг по непонятным причинам отправлялся добровольцем в самые разные, не очень объяснимые с точки зрения обывателя, места. Подумать только: окончить семинарию в Эссене, чтобы отбыть затем в Ботсвану. Добровольцем. Представить какого-нибудь кардинала Дага – тот только вещать о милосердии был способен, не более.
На тот момент, когда Берт узнал об Аморе Даге, тот предположительно служил где-то в Конго. В деревне, которая, кажется, и названия-то не имела. И СМИ дружно восхищались мужеством молодого священника, добровольно
Сам отец Амор, двадцати девяти лет от роду, закончивший семинарию не то чтобы предпоследним в списке выпускников, но где-то ближе к концу, в общественной работе, связанной с семинарскими буднями замечен не был – исключительно в рамках необходимого. И вообще ни в чем примечательном – ни скандалов тебе, ни каких-то невероятных амбиций. Горрен на осторожные расспросы Берта долго и сосредоточенно молчал, затем сказал:
– Я не уверен, что мне хотя бы что-нибудь говорит это имя. Эйнор, наверное, может что-то знать. Он не дурак порыться в родословных. Но в любом случае, Берт, зачем тебе этот сельский кюре? Хочет он нести Слово пигмеям, пусть несет. Я искренне желаю ему удачи. Но следить за ним не входит в твои обязанности. У тебя, насколько мне помнится, день должен быть занят кое-чем иным.
Берт извинился, признал некоторую увлеченность третьестепенным действующим лицом на микрополитической сцене, мимоходом отметил, что просто был привлечен еще одним представителем славной семейки Дагов.
Горрен фыркнул:
– Славной, угу. Ты не очень ловко подлизываешься. Наша семейка может казаться большой. Ее члены, подобно щупальцам осьминогов, способны дотянуться до самых удаленных мест. Но это не значит, что мы знаем друг друга и хотим друг друга знать. Думаю, мы в этом плане далеко не уникальная семья. А ты, помимо изучения подноготной отца Амора, чем-нибудь полезным занимаешься?
Разумеется, куда же без этого. Берт долго и нудно рассказывал, с кем знакомился, что о том и том человеке узнал, на кого вышел через давних знакомых.
– А о твоем хобби ничего не хочешь рассказать? – ухмыльнулся неожиданно Горрен.
– О каком? – с невинным видом спросил Берт.
– О твоей любви ко всяким любопытным изобретениям. Ты любишь совать нос в самые разные фонды, которые занимаются патентами, насколько я помню? И как, удачно?
Берт заставил себя улыбнуться. Но он был очень недоволен.
– Не очень. Когда я был представителем дипмиссии, мне доверяли куда больше, чем теперь, когда я всего лишь лицо, по статусу примерно равное частному. Однако должен признать, что ты интересуешься моей частной жизнью куда больше, чем необходимо.
– Не интересуюсь, – отмахнулся Горрен. – Всего лишь предположил. Оказался прав, ну что ж, мне плюс. И тебе тоже, за твое постоянство.
– Я должен думать о своем будущем, – пожал плечами Берт.
Горрен усмехнулся.
– Разумно, – признал он. После обсуждения совсем незначительных деталей – отключился.
Берт еще раз обнюхал каждый миллиметр в своем номере. Даже если за ним не следил Горрен непосредственно, нет никакой гарантии, что Берт не попал на карандаш другим любопытным. Тем более если подумать беспристрастно: несмотря на значительные связи Горрена и новоприобретенные Берта, ему едва ли можно было рассчитывать на поддержку официальных структур, европейской Лиги или национальных представительств. Но после двух часов дотошного обыска и изучения системы безопасности на своих коммах Берт вынужден был признать: все вроде чисто, а он начинает превращаться в параноика.
Всеми правдами и неправдами Берт добыл себе приглашение на несколько вечеров. Один организовывала «Астерра» – торжественный вечер по поводу тридцатилетнего присутствия в Африке. Президент одной из преторийских франшиз нудно читал по бумажке хвалебную оду мудрости руководства «Астерры», ее несомненные достоинства, вроде инвестиций в инфраструктуру, которые выходят далеко за пределы необходимого, в социальную сферу, которые иначе как благотворительностью считать нельзя, и так далее.
– Тридцать лет, хех? – бурчал Берт себе под нос. – И кого ребятки хотят убедить? Вроде же первые месторождениия были ими выкуплены где-то рядом с утверждением афро. Или я путаю?