Путь диких гусей
Шрифт:
Кучум подошел поближе и шевельнул ногой лежащий на земле предмет. То оказалась человеческая голова. Он вопросительно поднял голову на прибывшего.
— То голова одного из нечестивых братьев — Бек-Булата, — склонившись в поклоне и ожидая заслуженной похвалы, проговорил Ата-Бекир.
Кучум отвернулся и пошел обратно к себе в шатер. Не поворачиваясь, сквозь зубы, сказал одному из стражников:
— Скажи, чтобы этому заплатили, — и добавил:- Сколько скажет.
…Ночью в Кашлык примчался гонец. Он забарабанил в ворота городка. Его долго спрашивали, кто он и откуда.
Наконец, ворота открыли и выбившегося из сил и мокрого до нитки гонца провели к Бек-Булату. Младший хан торопливо вскочил навстречу ему, ожидая услышать, чем закончилось сражение.
— Ну, как? — прошептал он, — Прогнали степняков? Но гонец, прижимал руку к рассеченной щеке, отрицательно покачал головой и выдавил из себя:
— Сперва дрались на равных. Но вогулы с остяками даже не вышли на берег из лодок, а потом и совсем уплыли. Лагерь взять не удалось. Дрались на Княжьем лугу. Посечена половина беков. Рябого Нура видели убитым…
— А Едигир? — неслушающимися губами проговорил Бек-Булат. — Что с братом? Жив?
— Видели, что он отбивался от нескольких степняков. К нему невозможно было пробиться… Потом этот дождь… И все.
— Что все? — горестно прижал к лицу руки Бек-Булат. — Мертвый?
— Уже после сражения его искали, но не нашли ни среди мертвых, ни среди живых… Где он, никто не знает…
— Неужели взяли в плен? Тогда смерть…
Гонец горестно пожал плечами и опустился на мокрую землю.
Отправив того спать, Бек-Булат обошел посты и сообщил воинам, что завтра предстоит жестокая и долгая схватка с врагом. Если не подоспеют оставшиеся в живых воины, то придется драться своими силами.
Воины молча выслушали молодого хана, ничего не сказав в ответ. Когда Бек-Булат ушел к себе в шатер, то один из охранников спустил в яму для пленников длинный шест и вытащил Ата-Бекира. Вместе они прошли в ханский шатер и убили Бек-Булата. Начальник стражи засунул его голову в мешок и поспешил в лагерь Кучума. Охранник остался в городке, пообещав открыть степнякам ворота. Так он собирался войти в доверие к новому повелителю Сибири.
Соуз-хан, напившись вина, громко кричал перед своими нукерами, какой он храбрый и сильный. Он несколько раз выхватывал саблю и, выскочив из шатра, рубил ночной воздух. Порядком захмелевшие, его приближенные украдкой смеялись над ним, но вида не показывали.
Потом один из них сообщил, что в лагере имеется палатка, где содержится под охраной неизвестная девушка. Эта новость ободрила Соуз-хана, и он потребовал отвести к ней. Нукеры шепнули, что там стоит стража и просто так хана не пустят.
Решили поднести им вина. Через какое-то время нукер вернулся и сказал, что стражники благодарили доброго хана и уже поют песни.
Соуз-хан нетвердой походкой направился в сопровождении нукера к таинственной палатке и, обойдя пьяных охранников, вошел внутрь ее. Там при свете бронзового светильника он разглядел лежащую на постели прекрасную женщину. Она вскочила при виде незнакомого пьяного мужчины и закрылась от него руками.
— Не бойся меня,
— Пошел вон отсюда, — резко крикнула девушка, — я сестра вашего хана, и ты не смеешь ко мне прикасаться.
— Это какого же хана? — пробормотал плохо соображающий Соуз-хан. — Того или этого? Их теперь много развелось. И я сам хан! Я хочу, чтобы ты стала моей! Слышишь? — и, растопырив руки, он схватил Зайлу за грудь.
— Уйди прочь! — закричала она.
Но Соуз-хан закрыл ей рот рукой и повалил на постель. От его потных рук Зайле стало плохо, и она, ничего не видя, выхватила из-под подушки маленький кинжальчик в сафьяновых зеленых ножнах и сбоку ткнула им в жирный ханский живот.
Тот взвыл и отпустил Зайлу. Она вывернулась наверх, торопливо одела халат, накинула платок и выскочила из палатки.
Над ночным лагерем слышались крики и песни празднующих победу степняков. Зайла сжалась, кутаясь от холодного после дождя воздуха. Ее мысли весь день были заняты сыном, мужем, которого она покинула и… Едигиром. Все трое были дороги ей.
А ведь Бек-Булат и Едигир наверняка участвовали в сегодняшнем сражении и могли погибнуть. Спросить о том у брата она опасалась, чтобы не вызвать вновь его гнев. А охранникам было запрещено с ней говорить. Сейчас оба они спали возле палатки рядом с пустым кувшином.
Изнутри послышался жалобный стон раненого, и Зайла содрогнулась от мысли, что ей предстоит войти обратно. Но ее никто не охранял, и она могла бежать. И Зайла-Сузге пошла тихонько в темную сумрачную ночь, никем не задерживаемая.
Выйдя за лагерь, она наткнулась на нескольких бродивших нерасседланных лошадей, потерявших всадников во время сражения. Обойдя их, она пошла вдоль тихо шумящей в ночи реки.
Вдруг она услышала ржание лошади и, оглянувшись, увидела, что за ней идет лошадь, хромая на переднюю ногу.
"Бедная, — подумала Зайла, — и тебе досталось". Тут она пригляделась к ней и увидела, что на спине у нее кто-то лежит в седле, плотно обхватив лошадиную шею двумя руками.
Зайла-Сузге подошла ближе и разглядела воина, в панцире, без шлема на голове, покрытой коркой запекшейся крови. Косичка его показалась девушке знакомой, и, осторожно повернув лицо раненого к себе, она вскрикнула…
— Едигир! — заплакала Зайла, — Неужели живой? Миленький… — И поцеловала его в мокрую от крови косицу. Затем взяла лошадь под уздцы и повела ее за собой из лагеря.
Небо было покрыто умытыми дождем звездами… Где-то кричали потревоженные сражением утки, собирающие свои выводки обратно в гнездовья. Прошелестел крыльями ночной хищник. А Зайла все шла и шла, ведя за собой хромую лошадь, несущую любимого ею человека. Она поглядывала время от времени на звездное небо, вглядывалась в Путь диких гусей, ловила глазами Темир-казы — железный кол — и шла прямо туда, где горела звезда, никогда не покидающая своего места на небе. Слева вспыхивал кровавый глаз бога войны, насытившийся за сегодняшний день кровью, а может, просто набрякший от сырого воздуха.