Путь Грифона
Шрифт:
– Самое интересное, что в минуту опасности мы все становимся русскими, – точно удивился вслух Эйтингон. – Кто-то правильно заметил, что «русский» – прилагательное. Тогда как все другие национальности – имена существительные.
– Нам вряд ли придётся ещё когда-то спокойно поговорить, – серьёзностью тона беря на себя внимание, заговорил Сергей Георгиевич, – и вот что я хотел бы вам сказать. Это только сначала в том, что произошло с Россией, мне, и таким, как я, виделись козни масонов и подрывная деятельность революционных партий разного толка. Потом различали деятельность разведок, среди которых наглостью и циничностью особенно бросалась в глаза разведка английская. После этого короткое время различали заговор
– А подробнее, – попросил разъяснения Судоплатов.
– А если подробнее, то вы не хуже меня знаете, что и в Германии, и в Англии, и в Америке большинство людей сотрудничают с нами отнюдь не из материальных и даже не из идеологических соображений. Они не верят в коммунистические идеалы. Но наши зарубежные союзники понимают, что только с Россией, какая бы она ни была, можно противостоять глобальным политикам, целью которых является мировое господство капитала любой ценой… С единой целью подчинения и эксплуатации всех и вся. А русский тем и опасен, что он будет всегда стоять на берегу Байкала и любоваться озером-морем, – охотно продолжал Суровцев. – Ему, русскому, никогда и в голову не придёт разлить водоём по бутылкам и продать его в бутилированном виде в страны с недостатком пресной воды. Русский не станет уничтожать местное население, считая его частью ландшафта того края, в который он пришёл. И запахивать под пашню он всегда будет столько земли, сколько нужно для жизни, но не для продажи. А наши неудавшиеся завоеватели всё сетуют, как мы нерачительны и бестолковы. Вот они и идут к нам переучивать нас, нецивилизованных. Кто-то и вовсе, как Гитлер, например, уверен, что нас можно заставить ещё и работать на кого-то, кроме самих себя.
– Я вам больше того скажу, – перебил генерала Эйтингон, – вряд ли кому-нибудь, кроме русского, придёт в голову отдать несколько тонн золота государству.
– Ну, допустим, это касается не всех иностранцев и не всех русских, – резонно отметил Судоплатов.
– Главное, чтобы это касалось людей, обладающих властью. Иначе желание прикарманить общественное может привести к тому, что во главе государства окажется предатель. А то и глупец. Причём эти качества могут соединиться и в одном человеке. Но меня не это сейчас беспокоит. В силу исторических причин мы, русские, всегда считали пожар у соседа своим собственным пожаром. Тогда как у других народов это часто является делом исключительно пожарных. А то и нечаянной радостью для всей улицы. А не хватит ли быть предсказуемыми и бегать со своими вёдрами на чужие пожары!
– Но тогда мы перестанем быть русскими, – не согласился Эйтингон. – Русский – это ещё и выбор…
Глава 4
Немыслимое
1945 год. Март – август СССР. Германия. Северный и Центральный Китай
Выдолбленная в кирпичах небольшая прямоугольная ниша жутко зияла чернотой на красном фоне Кремлёвской стены. Казалось, что чернеющий прямоугольник представляет собой вход в потусторонний мир. Было полное ощущение, что там, за кирпичной кладкой, находится не кремлёвский дворец, а бесконечное и бескрайнее царство мёртвых. У Суровцева возникало непреодолимое желание отойти подальше, на площадь, чтоб убедиться, что дворец за стеной никуда не исчез и над его куполом по-прежнему развевается государственный красный флаг.
Рядом с нишей для урны с прахом на красной подставке находилась надгробная чёрная плита с золочёной надписью:
«Шапошников Борис Михайлович. 02.X.1882 г. – 26.III. 1945 г.».
Пришедшие
Сергей Георгиевич присоединился к профессорам академии и встал среди преподавателей рядом с генералом Шиловским. Как это часто бывает во время похорон, люди со сходными состояниями души подсознательно, безошибочно находят друг друга и стараются быть рядом перед лицом безвозвратной потери близкого человека.
Евгений Александрович Шиловский тяжелее других переживал постигшую утрату. Больше чем кто-либо из присутствующих он был близок к Борису Михайловичу, и горе его было по-настоящему безраздельным и личным.
В этой группе военных было к тому же большое количество людей, незримо связанных схожими биографиями, – бывших офицеров старой русской армии. Что до Суровцева, то у него была особенная причина быть на этих похоронах: четыре года назад, в такие же мартовские дни, его перевезли из Лефортово во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Чтоб потом отправить в особую группу маршала Шапошникова. Даже не верилось в то, что прошло всего лишь четыре года. Несколько лет войны оказались равны целой жизни. И теперь было совершенно очевидно, что заново состоявшейся военной карьерой Сергей Георгиевич тоже был обязан именно покойному маршалу.
Сама процедура похорон мало интересовала эту группу людей. Урывками, через головы впередистоящих, правда, видели, как сам Сталин подставил своё плечо под носилки с урной. Слышали траурные речи. И точно вышли из оцепенения, когда на стене была укреплена плита с именем маршала. В эту минуту оркестр комендатуры Кремля заиграл утверждённый в прошлом году новый государственный гимн и раскаты орудийного салюта заставили вздрогнуть людей гражданских.
Едва стихла орудийная канонада, как к этой, оттеснённой, группе военных неторопливо направился сам Верховный главнокомандующий. Генералы и офицеры без всякой команды непроизвольно вытягивались по стойке «смирно».
Сталин проходил вдоль замершей шеренги, пожимая каждому руку. Пока не остановился напротив Шиловского. Маршал и генерал сжимали ладони в рукопожатии и смотрели друг на друга глазами, полными слёз. Пока вдруг не обнялись. Сталин отстранился от Евгения Александровича, заметил стоявшего рядом Суровцева, сразу его узнал. Протянул руку. За рукопожатием также последовали короткие объятия. Не столь крепкие, как до этого с Шиловским, но знаковые… Особенно для окружающих. Боковым зрением Сергей Георгиевич увидел, как многие из присутствующих стали переговариваться между собой. Не иначе как с целью узнать друг у друга, что это за генерал, которому только что вождём было выказано особое отношение.
Главнокомандующий, сопровождаемый многочисленной свитой, быстро шёл в сторону Спасских ворот. С Красной площади к некрополю в Кремлёвской стене с венками и цветами двинулся поток москвичей. Борис Михайлович Шапошников оказался первым маршалом Победы, которого потеряла страна… До окончания Великой Отечественной войны оставался сорок один день.
Этот вечер оказался чем-то средним между дореволюционной помолвкой, семейным ужином и семейным же советом. Сейчас готовились пить чай. Черепанов, которому сегодня ночью предстояло уезжать на Дальний Восток, был молчалив и сдержан. Ангелина с Марией убирали со стола. Неоднократно переходя из столовой в кухню с использованной посудой, они дружно сервировали стол заново, возвращаясь обратно из кухни с чайными принадлежностями.