Путь хирурга. Полвека в СССР
Шрифт:
Довольно часто я слышал Костино имя в передачах «Голоса Америки» и Би-би-си. Из тех передач я узнавал, что все больше рукописей советских писателей попадало на Запад.
Мне тогда пришло на ум, что Костя мог быть причастен к передаче рукописей — при его контактах он довольно легко мог это делать. А бояться — Костя ничего не боялся. Чего было бояться ему после того, как его приговаривали к расстрелу?
Мои догадки о Костиной причастности к передаче рукописей подтвердились через несколько лет. Поздно вечером прибежала соседка с пятого этажа, где жил Костя:
— Ой, пойдемте скорей!.. Там Костя… с ним что-то случилось!..
Костя
— Он, наверное, пьяный упал и разбил голову, — и начал писать протокол.
Я объяснял, что не мог Костя получить такой перелом от падения, но он настаивал:
— А почему от него вином пахнет?
Костю увезли в 67-ю больницу, я звонил профессору Юмашеву — шефу травматологии, просил сделать все, чтобы спасти его.
— Ах это ты за этого пьяницу просишь?
— Я его знаю, он совсем не пьяница, он интеллигент и известный переводчик. Его кто-то ударил бутылкой.
— Но у нас в истории болезни лежит протокол, где написано, что он был пьян.
Костю оперировали, но он вскоре умер, не приходя в сознание.
Кто и почему мог убить Костю? Соседи слышали стук двери лифта, падение тела и потом топот ног — кто-то убегал вниз по лестнице. Этот кто-то поджидал его у лифта, ударил сзади и побежал по лестнице. Чтобы его не увидели люди, ждавшие лифта внизу, он мог переждать на втором этаже. Убийство было продумано до деталей. Кем?
Убийцу не нашли. Это всполошило и напугало всех наших соседей. Люди терялись в догадках — кто и почему разделался с Костей. Я догадывался, что это было подстроено охранкой КГБ, и опять думал: в какой ужасной стране и в какое ужасное время мы живем, если агенты власти так убивают людей!
Ни «Литературная газета», ни одна другая ничего не написали о Косте Богатыреве. «Голос Америки» и Би-би-си посвятили ему передачи, хвалили за талант и мужество и сказали, что он помогал пересылке рукописей советских писателей на Запад. И стало ясно, что за это он поплатился жизнью — убийство было делом рук КГБ. Не расстреляли они Костю тогда, но разделались с ним через двадцать лет — ударом бутылки по голове.
Иринина работа и наша поездка в Болгарию
Жизнь бурлила вокруг нас с Ириной и бурлила в нас самих, мы были молоды, энергичны и любили друг друга. По глубокой привязанности и согласию мы вполне подходили под определение «счастливая семья». И одна из черт нашей привязанности — мы привыкли делиться рассказами о событиях и впечатлениях прошедшего рабочего дня. Нам хотелось рассказывать друг другу наши дела и наблюдения — что делали, кого и что видели, с кем разговаривали, радости и неприятности рабочей жизни. Сойдясь вечером за столом в кухне (я всегда приходил поздно), мы слушали друга друга с вниманием и интересом. События проходили, но впечатления от них отпечатывались в наших душах, и эта наша привычка делиться впечатлениями сближала нас всю жизнь. А Ирина была хорошей рассказчицей — ее истории пестрели глубокими замечаниями и тонким остроумием.
Лаборатория
— Вот тут прежде лошади стояли. Да! А теперь мои лошадки сидят и в микроскопы глядят.
Задворки хорошо определяли место, которое отвела лаборатории Академия — с развитием специальности аллергология в Союзе отстала от Запада лет на тридцать. Оснащение лаборатории было бедное: центрифуга не вращалась, а дергалась; холодильные камеры не давали постоянной температуры; и даже специальных градуированных стеклянных пипеток не хватало. Но сотрудники лаборатории были молодые энтузиасты, они умудрялись выдавать неплохую научную продукцию — статьи и диссертации.
У директора лаборатории Адо был на редкость тяжелый характер, во многом даже изуверский. Все сотрудники страдали «моральной аллергией» на него — несмотря на его научные заслуги, они его не уважали, боялись и ненавидели, а за спиной смеялись. Ирина каждый вечер начинала свои рассказы с эмоциональным раздражением и отчаянием, жаловалась на его хитрости, выходки, издевательства. Условия и атмосфера работы были тяжелые, но Ирину привлекал молодой коллектив и интерес к науке. Работу ей во многом скрашивал другой ученый — интеллигент Александр Александрович Польнер, наш ровесник, спокойный и очень знающий. Своими знаниями он помогал Ирине и был се настоящим учителем. Насколько с ненавистью она говорила об Адо, настолько с теплотой и уважением отзывалась о Польнере:
— А Польнер!.. Знаешь, он удивительный и очень незаурядный человек, но со своими странностями. Если я попрошу его что-нибудь объяснить, он сначала заведет глаза вверх, смотрит на потолок и молчит, будто не знает, что сказать; а потом вдруг откроет рот и совершенно ясно, мягким тоном прочтет мне такую лекцию, какую не найдешь ни в какой книге.
Я тоже рассказывал Ирине свои рабочие новости: как постепенно улучшались мои отношения с директором, какие интересные операции делали мы Веней Лирцманом и что к нам в отделение пришел на стажировку болгарский доктор Желю Желев. Хирурги из социалистических стран «народных демократий» Восточной Европы, фактических колоний Советского Союза, часто приезжали в ЦИТО. Меня, как магнит, притягивало слово «Европа», я любил общаться с ними, старался больше узнать об их работе и жизни. Но для советского человека иностранец — это представитель другого мира, чужого и чуждого. Веками внушали русским людям нелюбовь и недоверие к иностранцам. Мы знали, что за ними следят агенты КГБ, и нам не рекомендуется вести с ними откровенные разговоры. Впрочем, советские и без того были так запуганы и приучены бояться иностранцев, что сами их сторонились. Я, наоборот, старался быть с иностранцами как можно более дружественным и приветливым. Я показывал им свое собственное лицо, а не ту официальную маску, которую мне рекомендовали носить.