Путь хирурга. Полвека в СССР

Голяховский Владимир Юльевич

Во время войны Павленко был военным корреспондентом, подружился с моим отцом и написал о нем статью во фронтовой газете. В 1943 году, когда шла война, он приезжал в город Чистополь; там в эвакуации жила его жена с двумя сыновьями. Он захотел навестить нас с мамой в деревне, куда мы уехали на лето и где я работал помощником конюха. Чтобы привезти почетного гостя (он был в чине генерала — носил один ромб в петлице), мне дали высокую кобылу Медузу и легкий плетеный тарантас. Павленко понравилось, как я управлял большим конем. Уехав от нас, он написал в газете «Красная звезда» статью «Родной дом» о той деревне и несколько строк посвятил

мне — как я, бывший городской мальчик, в тринадцать лет стал конюхом и прекрасно справлялся с лошадьми. Это соответствовало действительности больше, чем его выдумки о великом вожде. Так что Павленко прославлял не только Сталина, но и нас с отцом.

Август в Ялте — пик сезона, народу — тьма, я слонялся по каменистому ялтинскому пляжу в поисках знакомства с какой-нибудь девушкой и так набрел на своего старого приятеля Мишу Богуславского, альтиста из оркестра радио.

— Миша, вот неожиданность! С кем ты здесь?

— Мы здесь группой, со мной Рудик Баршай с женой.

Оказалось, что они с другим музыкантом — Рудольфом Баршаем, знаменитым альтистом, в ту пору организовывали первый в стране оркестр камерной музыки. Я присоединился к их группе и стал свидетелем рождения этого замечательного музыкального коллектива. Так я начал обзаводиться знакомствами с москвичами — у меня появлялись новые друзья. Петрозаводск уходил в прошлое — начались московские связи.

Часть третья

В БОТКИНСКОЙ БОЛЬНИЦЕ

Вхождение в столичную медицину

И опять я жил в той же самой небольшой комнате с родителями, в которой мы жили с 1935 года — двадцать один год. И опять я спал на составляемых к ночи чемоданах — поставить еще одну кровать в комнате было негде, тем более что я привез много книг. Положение отца, по сравнению с роковым 1952 годом, упрочилось, он стал доцентом в большой хирургической клинике. Но квартиру ему так и не дали — жилищный кризис Москвы никак не изменился, жилых домов строили очень мало. Хотя писателям, восхвалявшим Сталина и советскую власть, квартиры все-таки давали, и все наши знакомые писатели жили в хороших условиях.

Мои бока от спанья на чемоданах пока не болели, я был молод и мало думал об этом. И уж, конечно, совсем не мог думать о женитьбе — куда мне было жениться, где и на чем спать с женой? Да и заработок мой оставался мизерным — шестьдесят рублей в месяц, на это семью содержать невозможно. Поговорка, которую я усвоил от мамы: «в тридцать лет жены нет — и не будет», угрожала реальностью (мне уже было неполных двадцать семь). Поэтому я не строил никаких личных планов и собирался полностью погрузиться в новую работу — на два года специализации на кафедре травматологии и ортопедической хирургии. Кафедра была в больнице имени Боткина — Боткинской. Это самая большая и самая известная столичная больница, в ней тогда было две с половиной тысячи кроватей. После провинциальных больничек ее величина меня поражала.

Больницу построили в 1910 году на пожертвования купца Солдатенкова (щедрого мецената старой России) и до революции ее называли Солдатенковской. На обширной парковой территории стояло восемнадцать небольших кирпичных корпусов и красивая церковь. В Первую мировую войну пристроили деревянные сыпнотифозные бараки. Старая архитектура не удовлетворяла развитию медицины. В советское время в корпуса поместили новую

технику, церковь сделали моргом, построили четыре больших корпуса и переименовали больницу в честь знаменитого доктора Боткина.

Я постепенно включался в работу и присматривался к своему окружению. Заведующим кафедрой травматологии и ортопедии был профессор Дмитрий Ксенофонтович Языков, шестидесяти лет. Вид у него настоящий профессорский — грузный большой человек, говорил громким голосом, любил шутить и рассказывать неприличные анекдоты. Все сотрудники перед ним заискивали и подобострастно смеялись на его шутки. Он и меня встретил шуткой:

— Заходи, заходи, карельская береза (сорт редкой и ценной древесины).

Я с интересом ждал момента, когда увижу его операцию. В моем представлении московский профессор хирургии должен быть виртуозом своего дела. Наконец я попал на его операцию и — поразился: оперировал Языков довольно тяжело и кроваво, не было в его руках видно технической быстроты и изящества.

Языков — чисто русский, хотя и не член партии. Выдвижение русских докторов на места евреев было политикой, поэтому он быстро пошел в гору, стал деканом факультета и консультантом Кремлевской больницы. Когда стали возвращать арестованных «отравителей», Фридланд тоже попытался вернуться на свою должность. Языков этому воспротивился.

Но, кроме этого случая, Языков был человек добрый и ко мне тоже относился хорошо.

Второе лицо клиники — доцент Ксения Максимильяновна Винцентини, пятидесяти лет, крупная красивая женщина. Мы звали ее Ксана. Она родилась в Одессе, и ее странная фамилия была от итальянских корней. Ксану любили за доброту и красоту. Она первая позвала меня ассистировать ей, и мне показалось, что она оперировала лучше профессора.

Вскоре я узнал, что первый муж Ксаны был академик Сергей Королев — основатель советской ракетной техники, «отец» первого спутника и первого запуска человека в космос. Тогда его имя еще не гремело, но потом о нем узнал весь мир. Она рассказывала много интересного о нем — как его арестовали и держали в лагере с 1938 по 1944 год, а сама она в это время бедствовала с их общей дочкой Наташей.

В Боткинской при мне еще продолжали работать гиганты советской медицины — уходящее поколение старых докторов. Это были знаменитые советские профессора: терапевты Мирон Вовси и Борис Вотчал, хирург Борис Розанов — ученик самого Юдина, рентгенолог Самуил Рейнберг, уролог Анатолий Фрумкин, эндокринолог Николай Шерешевский. С ними работали тоже очень сильные специалисты, их помощники — терапевты Долгоплоск и Каневский, хирург Панченков, рентгенологи Шляпоберский, Пипко, Свиридов и другие. Это были знаменитые на всю Москву врачи-практики.

Наша больница была настоящая академия практической медицины, а медицина — такая специальность, в которой необходимо постоянно совершенствоваться. Поэтому больница была базой Центрального института усовершенствования (ЦИУ) и в ней проходили усовершенствование врачи со всей страны.

Как в каждом научном учреждении, у нас постоянно проводились конференции, симпозиумы и читались лекции по разным специальностям. Меня интересовало все, и хотя я работал в травматологии, но ходил на лекции, конференции и консультации наших гигантов медицины и многому научился у них. Вскоре я понял, что мое медицинское образование отстало от моей практической натренированности — руки мои обогнали голову.