ПУТЬ ХУНВЕЙБИНА
Шрифт:
На празднике собрались представители коммунистических партий всего мира и национально-освободительных движений. Везде продавались портреты Че и индейские пончо и шапочки. Я загорелся – хотел купить индейский наряд, но он стоил очень дорого для меня - 80 франков. Наверное, и хорошо, что не купил. Я даже боюсь представить, как бы меня воспринимали в России, если бы я разгуливал в пончо и в шапочке потомка инков. Встретил я на празднике и ряженых из России, в костюмах «а ла русс», они торговали матрешками…
В Дижон мы приехали
Вечером мы пришли на праздник. Он проходил в большом ангаре. Пьер познакомил меня с девушкой, которая, как они уверили меня, знает русский, потому что учит его в Дижонском университете.
– Она – наша сочувствующая, состоит в молодежной ячейке, пообщайтесь, а я пока поговорю с нашими дижонскими товарищами.
Пьер ушел. Я остался один среди незнакомых людей. Девицу звали, кажется, Виолетта (может быть, это ее псевдоним), натуральная блондинка с голубами глазами, стройная, я бы даже сказал – красивая, но вот лицо – потрепанное какое-то, пожившее, так сказать, хотя ей было года 22, она говорила низким голосом, видимо, много курила.
Весь вечер я ей рассказал о нашей организации, что мы – бывшие анархисты которые поняли, что для успеха будущей рабочей революции необходимо создать партию авангардного типа. Я затрагивал разные политические вопросы, предлагал осудить те или иные политические события, конечно, рассказал ей, что мы делали во время путча. Вдруг я заметил, что она смотрит на меня с каким-то сожалением, подумал, что показалось.
– Ты не хочешь угостить меня вином? – спросила она. Виолетта говорила с жутким акцентом, нет смысла его воспроизводить.
– Конечно!
Но в бутылки на нашем столе уже были пустыми, я пошел поискать бутылки с вином на других столиках. Нашел. Но хватило только на один бокал, для Виолетты, она опять посмотрела на меня с сожалением. Заиграла музыка.
– Ты не хочешь потанцевать со мной?
– С удовольствием.
Во время танца я продолжил рассуждать на политические и организационные темы.
– Ой, ля-ля! – взорвалась Виолетта. – Политика, коммунизм – ты все время говоришь о коммунизме! Только об этом!! Неужели ты не хочешь сказать, что я тебе нравлюсь? Что ты меня хочешь прямо здесь и сейчас?
Я опешил, просто я не ожидал такой реакции.
– Нет, конечно, ты красивая. Очень красивая…
«А вдруг она меня разыгрывает? Хороша сочувствующая! Странная девица!» - подумал я, и молчал, пока не закончился танец. Мы сели за столик, Виолетта сказала, что ей нужно пообщаться друзьями, я остался за столиком один, и наблюдал со стороны за праздником. То, что люди, а это были очень простые люди, в основном – рабочие местных заводов, искренне веселились, старики хлопали в ладоши, глядя, как молодые танцуют или участвуют в конкурсах. Вернулся Пьер. Я вздохнул с облегчением. Но об инциденте рассказывать не стал.
Пьер сидел за столиком с активистом сербского происхождения, они обсуждали ситуацию
Упоминание Бакунина произвело эффект – Пьер взорвался. И как всегда в таких случаях перешел на фальцет. Серб растерялся и предпочел удалиться.
– Вот видишь?! Ему даже не приятно слушать то, что ты говоришь! Ты так и не стал нашим товарищем, все эти твои реакции… У нас в LO никто, никто бы не сказал такое!
– Но я и не в LO, я в РПЯ…
– Конечно, даже ваше название пригодно только для анархистов… Ячейки! Вы не признаете дисциплины, вы не верите в то, что писал Ленин! А он писал: между руководителями и активистами должно существовать чувство товарищеского доверия. Вы боитесь, что вами будут руководить, а значит, вы не хотите строить партию. Я всегда говорил: ты бунтарь, а не революционер.
Пьер кричал на меня, Виолетта танцевала с каким-то парнем и бросала на меня ироничные взгляды.
– А между руководством LO и шлюхами существует то, о чем писал Ленин? А?! – я зло посмотрел на Пьера.
– О чем ты? – Пьер опешил.
Я рассказал ему о случае с Виолеттой.
Но Пьер вывернулся и здесь.
– Да, наши девушки достаточно свободны, чтобы не вести себя, как им велит мелкобуржуазная мораль.
Я устал спорить. Пьер куда-то вышел, вернулся через полчаса в дружелюбном настроении, я тоже не стал дуться.
– Мне очень нравиться наблюдать за тем, как искренне радуются эти простые работяги, вы им устроили настоящий праздник.
Пьер по-кошачьи улыбнулся.
В Париж мы возвращались в последний день французского лета – 21 сентября, шел дождь, было холодно даже в джинсовке, на следующий день я улетел в Москву из аэропорта Шарль де Голль. А из Москвы до Ленинграда доехал в купе проводника, заплатил я за это 10 франков, то есть - 2 доллара. Проводник был доволен, такой тогда был курс валют.
Стагнация – самое худшее состояние. Вроде что-то делаешь, но не знаешь, зачем. Я понимал: мы превращаемся в книгонош, причем в книгонош-неудачников. Конечно, мы могли называть себя революционными пропагандистами. Но зачем обманывать себя?
И тут о себе напомнил активист профсоюза «Независимость», с которым я познакомился еще давным-давно, на собрании в ДК Газа, посвященном памяти Бакунина. Он тогда мне задал вопрос, что я думаю о русском революционере Сергее Нечаеве, организаторе «Народной расправы»? Мне Нечаев всегда был симпатичен. Настоящий революционер, цельная натура. «Революционер – человек обреченный», - написал он в «Катехизисе», и был прав. Оказалось, активист «Независимости» 10 лет провел в сумасшедшем доме за то, что попытался создать организацию нечаевского типа. Это был грузный черноволосый бородатый мужчина лет 35, звали его Сергей.