Путь к Цитадели
Шрифт:
— Эй, малой! Что это ты там делаешь?
Он поднял голову и увидел мощного, широкобородого, с чёрными, как смоль, волосами мужа, одетого в справную тёмно-коричневую рубаху, заколотую на вороте латунной фибулой, холщёвые серые штаны и потёртые сапоги до середины голени. Незнакомец, сдвинув брови и положив руку на длинный нож, свисающий с пояса, повторил вопрос
— Чем ты там занимаешься? Сжечь нас решил? Или, может, отравить?
Бранд вскочил, замахал руками и зачастил
— Что вы, сударь!
Брови деревенского разошлись и взлетели вверх.
— Так ты знахарь?
— В некотором роде, а что?
– “А я-то гадал, откуда этот торгаш возьмёт товар для своего ‘крайне выгодного’ предложения…”, - протянул мужчина: “Ты, небось, служишь ему?”
— Нет, сударь, я с караваном, а не с ним.
— Так он нанял тебя?
— Нет.
— Так ты, значит, не для него работаешь?
— Для него. Это в счёт долга.
— Да, малой… Много же ты ему задолжал.
— Не слишком. Две с половиной гривны пшена и полторы вяленого мяса.
Брови незнакомца взлетели столь высоко, что, казалось, ещё немного, и они уползут на макушку. Деревенский согнулся и зашёлся громогласным хохотом или, скорее, ржанием. Отсмеявшись, он утёр слёзы и, держась за живот, простонал
— Милейший, ты не знахарь, ты прирождённый скоморох! За мешок еды, да такая плата! Давай-ка начистоту, сколько тебе заплатили?
— Нисколько. Я действительно работаю в счёт долга.
На мужчину было больно смотреть. Его так перекосило, что, казалось, бородатое лицо сейчас треснет наискось.
— Беру свои слова назад. Ты не скоморох, ты дурак. Знаешь хоть, за сколько он хочет продать твои снадобья нам? За пятнадцать печатней!
Бранд никогда не считал себя жадным человеком, но, услышав цену, заломленную купцом, он почувствовал, как в груди что-то маленькое и мохнатое забилось в истерике, колотясь о рёбра. Пальцы отрока задёргались, судорожно сжимаясь и разжимаясь, выражая желание своего хозяина обхватить пухлую италийскую шею покрепче и держать, пока харя не посинеет. Преодолевая это желание, Бранд почтительно произнёс
— Сударь, может быть договоримся в обход этого проходимца?
— Да какой я тебе сударь? Давай по-простому, страдалец. Я Гостомысл, старший охотник. Тебя как звать?
— Моё имя Бранд, достопочтенный Гостомысл.
— Ну, вот и познакомились. Теперь можно и о делах потолковать. Сколько возьмёшь за работу знахарь?
Отрок принял бывалый вид, показывая, что ему, дескать, такие сделки совершать не впервой, и уверенно назвал цену
— Полгривны. Но жир для мазей и посуда ваши.
Селянин просветлел и, потирая руки, пробормотал
– “Это мы сейчас, это мы мигом”, - а потом зычно крикнул “Эй, Первак(33), поди ко мне!”
Из глубины деревни послышался топот, и через десяток вздохов из-за ближнего
— Я шкуры, батька, доразвешу скоро, я токмо чуть-чуть отошёл…
Тут он заметил Бранда, и его поведение мгновенно изменилось.
– “Эй, малой”, - произнёс он с покровительственными нотками в голосе: “Ты чего здесь забыл? Ты караванный служка, наверное? Вот и иди тогда… Служи!”, - после чего рассмеялся собственной немудрёной шутке. В то же мгновение крепкая отцовская затрещина, подобно карающей божественной длани, опустилась на его затылок, заставляя с клацаньем сжаться разверстые доселе челюсти.
– “За что, батька?”, - обиженно просопел паренёк.
– “За дурость твою!”, - прошипел разгневанный отец, повернулся к Бранду и, немедля, рассыпался в извинениях.
— Ты уж прости его, знахарь. Он не со зла, недоросль просто и неслух. Скажи, чем можем загладить обиду?
– “Накормите горячим и дайте припасов на неделю, на том забудем.”, - незамедлительно воспользовался ситуацией отрок.
Это решение явственно удовлетворило охотника. Если бы Бранд оскорбился и разорвал едва достигнутую договорённость, потери оказались бы куда больше стоимости какой-то жалкой кучки провизии.
– “На том и порешим”, - выдохнул Гостомысл, вновь повернулся к сыну и рублено приказал
– “Неси жир. Свежий”, - задумался на вздох и спросил у отрока: “Кружку достанет, знахарь?”
— Полторы надобно. И глиняных полукружечных(34) бутылей дюжину.
– “Неси полторы!”, - рубанул охотник, не сомневаясь ни мгновения.
Первак стрелой рванул по тому же пути, которым явился, стремясь побыстрее загладить вину перед родителем (а может и просто желая скрыться с его глаз). Вновь оставленный наедине со старшим собеседником, Бранд, желая сколь можно быстро вернуться к работе, вежливо склонил голову, обозначая конец разговора, и вновь обратился к котлу. Подождав, пока деревенский уйдёт, отрок долили воды взамен выкипевшей и отмерял чарку коры, после чего стал шептать слова волшебного наговора
— На море на Окияне, да на острове Буяне, лежит бел-горюч камень-Алатырь. На камне том девица, швея-мастерица. Достаёт девица иглу железную, мёртвой водой калёную, живой водой омытую, берёт нить тонкую, доброй рукой сплетённую. Вдевает девица нить в ушко игольное, шьёт раны кровавые, затворяет руду алую. Ты, воды живая, чистая-ключевая, руду затвори, рану заживи. Как вода живая рану затворяет, так пусть и вода моя буди. Слова мои полны-наговорны, как Окиян-море синее, сила моя тверда, как Алатырь-камень. Кто Алатырь-камень изгложет, тот слова мои превозможет. Тако бысть, тако еси, тако буди!