Путь к океану
Шрифт:
"Он многому удивлялся там и никак не мог понять дружеского и как бы родственного моего обращения с моими сотрудниками офицерами, какое он вдруг увидел. Он никак не мог допустить, чтобы начальник, облеченный огромною самостоятельною властью, каковым я был тогда в крае, мог дозволять подчиненным ему офицерам рассуждать с ним, как с товарищем, совершенно свободно разбирать все его предложения и высказывать о них с полною откровенностью свое мнение. Н. В. Буссе было чуждо и непонятно, что всякая в то время командировка офицера для исследования края была совершаема вне повеления, почему и лежала единственно на моей ответственности, и что при каждой такой командировке посланный офицер должен был быть проникнут чувством необходимости и полезности оной для блага отечества. Я должен был воодушевлять моих
В дневнике, опубликованном впоследствии, Буссе с осуждением и явным трепетом говорит о смелости действий Невельского, не боящегося выходить из рамок инструкций для пользы дела50.
Однако о своих бурных протестах против посылки на сахалинскую зимовку и о своем недовольстве распоряжениями Невельского он не упоминает.
Буссе мечтал вскоре покинуть ненавистный ему край. Но жестокий удар и разочарование подстерегали его.
Рассмотрев ведомость запасав, привезенных с Камчатки, Невельской увидел, что Завойко с формальной стороны достаточно снабдил всем отправляемых на Сахалин людей, но на самом деле для суровой зимовки в пустынном и диком крае запасов было мало. Совершенно отсутствовали товары для обмена на свежую пищу, инструменты для построек. Не хватало чаю, водки и табаку. Не было врача и даже медикаментов, необходимых для такого рода зимовки целой сотни людей51.
Геннадий Иванович, раздраженный преступным легкомыслием чиновников, обрекающих людей на болезни и лишения в этом крае, заявил Буссе, что зимовка десанта на Сахалине далеко не обеспечена и, следовательно, возлагаемое на него поручение не вы полнено.
– То есть как-с?
– возразил майор, свысока поглядывая на Невельского.
– Все это есть следствие ошибочных расчетов в Петербурге, а с моей стороны сделано все возможное.
Геннадий Иванович шагал по комнате в раздражении. Старый потертый сюртук его был расстегнут, полуседые волосы всклокочены, движения резки и порывисты. Все это мало походило на привычную для Буссе изящную подтянутость николаевских офицеров и вызывало в нем неприязнь и сознание собственного превосходства.
– Ах, вы считаете, что сделали все возможное!
– вспылил Геннадий Иванович.
– Так вот извольте-с выслушать меня.
Невельской объяснил майору, что надежды на при бытие брига "Константин" почти нет. Двойная же переброска грузов с "Николая I" на берег, а потом снова на бриг почти невыполнима по условиям порта и из-за наступающего сурового времени года. Буксировка судов в лимане при помощи катера "Надежда" тоже невозможна.
Кроме того, высадка людей на пустынный восточный или западный берег Сахалина, неудовлетворительно снабженных, без необходимых инструментов, равносильна обречению их на верную смерть от голода и болезней. Если же отправить их в Петровские, где нет помещений и условий, необходимых для благополучной зимовки, результат будет тот же.
– Как в том, так и в другом случае, - сказал Геннадий Иванович, - я бы окончательно не исполнил высочайшей воли, то есть не утвердился бы на Сахалине в настоящую навигацию. Поэтому теперь надо действовать решительно, не стесняясь никакими петербургскими соображениями и приказаниями, тем более что Сахалин признан неотъемлемой принадлежностью России. Всякие комбинации занятия пункта на восточной или западной стороне острова, без утверждения нашего в главном его пункте, не только не уместны, но вредны и не соответствуют достоинству России, ибо могут обнаружить только нашу робость и нерешительность, а я ни того, ни другого не могу допустить. Вся ответственность перед отечеством за возможную при таких обстоятельствах потерю для России этого важного края падает на меня на том основании, что начальник, посланный в неизвестный и отдаленный край, должен действовать в соответствии с обстановкой, которая может сложиться на месте, имея в виду только интересы и благо отечества...
– Но как же-с?
– спросил оробевший майор.
– Вы решаетесь действовать вопреки предписаниям?
– Цель моя - не выполнение предписаний лиц, плохо знающих наши обстоятельства, а благо России, и во имя цели этой я не поступлюсь ничем.
Такая вольнодумная и даже крамольная постановка вопроса ужаснула майора, а дальнейшие слова Невельского привели его в полную растерянность и расстройство.
– Итак, - твердо сказал Геннадий Иванович, застегивая сюртук и принимая официальный вид, - по всем этим причинам становится необходимым, чтобы, во первых, по неимению в экспедиции офицеров отправились с отрядом на Сахалин вы сами. Во-вторых, чтобы для пополнения необходимых запасов я пошел с вами на корабле "Николай I" в Аян и оттуда на нем же в залив Анива. Вы останетесь зимовать там. В-третьих, если по исследованию Орлова или по нашей рекогносцировке окажется возможным зимовать на Сахалине судну около залива Анива или в самом заливе, то в случае прихода компанейского брига "Константин" он останется на зимовку, а в противном случае - один из наших казенных транспортов: "Иртыш" или "Байкал".
В заключение Невельской объявил Буссе, что очень хорошо понимает то критическое положение, в которое задержкой корабля "Николай I" будет поставлен Кашеваров, вполне зависимый от главного правления компании, но делать нечего - надобно будет уладить это.
Понятно, что Буссе, совсем не обладавший тем самоотверженным чувством долга, которое было характерно для других членов Амурской экспедиции, был очень недоволен таким оборотом дела. Однако он вынужден был подчиниться Невельскому, в распоряжение которого был откомандирован.
С этих пор удивление перед странным для него укладом жизни и методом действий перешло в настоящую неприязнь ко всем членам экспедиции и особенно к начальнику ее. Эта неприязнь выражалась в том упорном саботаже распоряжений Невельского, который Буссе мог позволить себе, не вызывая обвинения в дисциплинарном преступлении, и который он проводил систематически, стараясь при этом, чтобы результатами саботажа был скомпрометирован не он, а начальник экспедиции.
Приняв решение, Невельской в сопровождении Буссе отправился на судне "Николай I" в Аян, чтобы уладить дело с десантом без ущерба для зимовщиков. "Николай I", заштилев перед входом в Аянскую бухту, стал на якорь. Геннадий Иванович решил пригласить начальника Аянского порта Кашеварова на судно и постараться убедить его в необходимости поскорее погрузить товары, предназначенные для Сахалинской экспедиции, на "Николая I" и отпустить этот корабль в распоряжение Невельского. Много крови попортил Геннадий Иванович, понуждая холодного и боязливого служаку на поступки, требующие решительности и отваги, инициативы и беззаветного патриотизма.
Между тем Буссе вполне сочувствовал Кашеварову. Как можно было рисковать своим положением, отпуская в Сахалинскую экспедицию "Николая I", когда велено было отправить "Константина"? Мало ли, что "Константин" наверняка не сможет выполнить порученное дело! Это уж его не касается. Это дело начальства. Сочувствуя Кашеварову в его трудном положении, Буссе был уверен, что Невельской со всей свойственной ему горячностью будет действовать в интересах дела. Столкновение между начальником Аянского порта и начальником Амурской экспедиции было неизбежно.
"...Я предвидел затруднения и столкновения, - пишет Буссе в своем дневнике, - которые могли бы худо кончиться при горячем характере Невельского. Итак, я решился взять на себя роль примирителя, намереваясь всеми способами стараться кончить дело тихо и мирно и, следовательно, скоро и порядочно. С этими мыслями я вошел в дом г. Кашеварова"52.
Миссия примирителя у майора не получилась. Кашеваров наговорил ему резкостей и отказался ехать к Невельскому. Буссе рассердился. Возвратившись на корабль, он рассказал Невельскому о своей неудаче и о вызывающем тоне Кашеварова. Геннадий Иванович вздохнул и покачал головой. Время было дорого, и следовало любой ценой заставить Кашеварова помочь делу. Невельской решил сам ехать в Аян.