Путь к себе: 6 уютных книг от Ольги Савельевой
Шрифт:
Валентина для меня находка. Она живет выше на два этажа и с филигранной мудростью и непробиваемой выдержкой общается с мамой исключительно как с пациентом.
А в этом и сложность.
Мама выглядит как здоровый, только что проснувшийся, но уже уставший человек со слегка замедленной речью. Утреннее, только после сна впечатление создает ежик волос, торчащий клочьями, который не приминается даже после расчесывания, и лицо со «шрамами» – отпечатками подушки, потому что спит она на животе вопреки всем рекомендациям врачей.
Мама
– Мне нужен новый ха…
– Халат. Хорошо. Я куплю.
– Теплый и с по…
– С поясом. Хорошо. Я куплю.
– И пусть эти мужики уйдут, – мать повышает голос, включает барыню-хозяйку.
Мы переглядываемся с Валентиной.
– Мужики? Тут никого нет, – нервничаю я.
– Ты зачем их привела? Они будут ночью душить меня подушкой.
– Мы тут втроем. Здесь нет никаких мужиков. Никто тебя не душит и не убивает, – я раздвигаю руки, желая продемонстрировать матери, что она видит то, чего нет. Раздражение рвется наружу.
– Ты с ними договорилась! – визжит мама. – Вы договорились сделать из меня ненормальную! Валя, скажи ей, она привела мужиков и хочет сделать из меня идиотку! – Мама нервничает, идет пятнами.
Валентина примирительно гладит меня по руке, а потом тихо говорит матери:
– Нина, я сейчас их прогоню, не нервничай. Они уйдут и не будут тебя мучить…
Первое время я бесилась. Спрашивала, зачем подыгрывать больному воображению? Валя объяснила, что противоречить – совсем не эффективная тактика, в результате которой мама просто разнервничается и случится приступ. Так что это не подыгрывание, а профилактика инсульта.
Я слышу. Понимаю. Верю, но не могу.
– Где Олеся? – спрашивает мама.
– Какая Олеся? – озадаченно уточняю я. У меня нет ни одной знакомой Олеси.
– Которая с тобой приходит каждый раз.
– А! – я вспоминаю Валины рекомендации. – Олеся на работе. Не смогла прийти.
– Сволочь какая неблагодарная. Жила здесь год, а навестить не может.
– Никто здесь не жил, – закипаю я. – Никакой Олеси нет! На вот, выпей сладкий чай, пока не остыл.
– Сама пей свой отравленный чай!
Я сажусь на кресло и исступленно тру виски. Я устала и не вижу выхода из этой ситуации, этот тупик угнетает меня. Валя гладит меня по плечу и тихо говорит:
– Оля, можно вас на разговор?
– Да, Валя, что случилось?
– Оля, я все понимаю, вижу, как вам сложно, особенно сейчас, в беременность, но я увольняюсь. Больше не могу. Ваша мама – очень тяжелый человек. Я не про болезнь, я про характер. Я все время в ауре ее злости, это очень тяготит.
– Валя, нет, не бросайте меня.
– Половину денег, которые вы мне платите, я трачу на успокоительные.
– Валя, я увеличу зарплату, сколько надо, вы только скажите.
–
Я закрываю лицо руками и глухо всхлипываю.
Это восьмая сиделка с начала года. Они бегут, точнее судорожно сбегают от нас, не оглядываясь, и я их не осуждаю.
Я понимаю Валентину, как никто.
Мать девяносто пять процентов времени проводит в плохом настроении, хандре и рефлексии о всесторонней людской неблагодарности. Она полна ненависти к людям и жалости к себе.
А я ее дочь. Во мне течет ее кровь и бушуют ее гены. Иногда, когда мне плохо, я тоже себя жалею и самозабвенно страдаю. Упоение болью – это наркотик. Можно влюбиться в это ощущение, подсесть на него и выбрать его жизненной стратегией. Я боюсь этого и быстро трезвею от прилипчивой жалости к себе. Нет-нет-нет!
Мой муж знает, что самое обидное, что он может сказать мне во время ссоры, это фраза: «Вот сейчас ты похожа на свою мать!»
Это фраза – пощечина. Я сразу задыхаюсь негодованием и включаю защитную ненависть к мужу. Эта фраза – нож в спину, поэтому моментально запираюсь в коконе обиды и оттуда планирую месть.
МОЯ МЕСТЬ ПРОСТА, ЕСЛИ НЕ СКАЗАТЬ ПРИМИТИВНА: СОБРАТЬ ВЕЩИ И УЙТИ.
Я сама у себя и у мужа – единственный козырь, могу отобрать у него только себя и тем самым наказать за словесное рукоприкладство. Я начинаю собирать вещи в чемодан и мгновенно погружаюсь в горькую жалость к себе.
Упиваясь своим благородным страданием, я вдруг понимаю: «А вот сейчас я похожа на свою мать». А это значит, что муж прав, а за правду не наказывают, поэтому я начинаю выкладывать вещи обратно, из чемодана на полки.
– Вам следует уделять матери больше внимания, ей не хватает общения, – не скрывая осуждения, учит меня соцработник Татьяна. Она ходит к матери по вторникам и четвергам, приносит полезный маложирный кефир, заполняет тетрадь посещений фразой: «Состояние клиентки без изменений. Говорили о разном», – и уходит. В общем и целом минут пятнадцать в день. Полчаса в неделю.
Государство поддерживает старость кефиром и участием.
Я рассматриваю Татьяну в упор, не испытывая неловкости. У нее длинные, неухоженные волосы, секущиеся по всей длине, и пестрая кофта, подчеркивающая недостатки фигуры.
Татьяна опрометчиво примеряет мою ситуацию на себя, а мою маму – на свою, наверное, клинически положительную, вкусно пахнущую, с добрыми глазами и ощутимой любовью к дочери. Ситуация подчеркивает мои недостатки и тот факт, что я плохая дочь на фоне очень хорошей Татьяны.