Путь к себе. Отчим.
Шрифт:
Антон, стоя у открытой дверцы платяного шкафа со вставленным зеркалом, спросил:
— Жор! Может, все же пойдешь в школу?
В соседней средней школе проводили вечер, и девочки принесли в комитет, комсомола училища пригласительные билеты. Дробот взял три. Гриши не было, он занимался в читальном зале.
Егор с трудом оторвался от статьи:
— Неохота. Иди сам, потом расскажешь.
Антон надел белоснежную рубашку с черным галстуком, темно-синий костюм и сразу повзрослел, стал еще стройнее. Лихо сдвинул набок
— Слава монтажнику! — бросил он Егору и скрылся, только каблуки легко простучали до длинному коридору.
…Гриша вспомнил, что Тоня — она в комитете комсомола ведала печатью — просила его написать для училищной стенгазеты статью о монтажниках. «Журналиста нашла», — нахмурился Гриша. Вырвал из тетради двойной лист и бодро начал писать: «Мы, высотники, будем монтировать заводы, гидростанции, нефтяные вышки, трубопроводные магистрали, конвейеры и поточные линии…»
Круглое лицо его вспотело.
Прочитал и все перечеркнул. Жвачка. Надо совсем по-другому. Оказывается, статьи не так-то просто писать. И вообще жить не просто.
Вот люди, глядя на него, думают: «простачок», «чурка волосатая». А он не такой-то простачок. Знает, когда надо сделать вид, что ничего не заметил, не слышал, не понимает, а когда следует и показать себя, не дать в обиду, а то и оплеуху отвесить… в переносном смысле, конечно.
Хлыев сунулся было как-то к Грише со своим блатняцким балагурством: «Ну что, мужичок-хреновичок?» Поздняев его так отшил — кувырком летел, кепочку придерживая.
Антон думает, что он, Гриша, не видит: Дашкова ему нравится. Ну, и пусть думает. А девчонка она неплохая.
И Егор — парень хороший, у него что на уме, то и на лице. Но вот в жизни беспечный: на последний рубль накупит мороженого себе и ему с Антоном. Все-таки должна быть здоровая расчетливость. Не крохоборство, конечно. Петр Фирсович им об этом правильно говорил.
А другом Гриша умеет быть. Только не надо много о таком рассусоливать, главное — поступки… И не лезть без нужды в чужую душу с расспросами. Гриша догадывался — у Егора в семье плохо, но ведь не станешь бередить…
Статью все же написать надо.
…Антон пересек площадь, миновал театр и очутился у входа в школу.
В вестибюле суматоха и гам. Две девочки, постарше его, посмотрев на билет, на костюм, опросили:
— Наверно, из ПТУ?
— Да.
— Милости просим, — они сделали дурашливый книксен, — наверх и в актовый зал.
В зале стулья расставлены вдоль стен. На сцене ансамбль заиграл вальс, и какой-то пижон с бабочкой вместо галстука объявил:
— Дамы приглашают кавалеров!
«Гм… гм… в кавалеры попал», — подумал Антон, одергивая пиджак.
К нему подошла стройная девушка в коричневом платье с глубоким вырезом на груди, с широким поясом, подчеркивающим талию. Глаза у девушки смелые,
— Пойдемте.
Они закружились в вальсе. Оказывается, она учится в десятом классе, мечтает попасть в ГИТИС, ненавидит математику и свою классную руководительницу Индюшку. Довольно обширная информация для трех минут.
Все тот же пижон с бабочкой, подражая какому-то конферансье, произнес нараспев:
— Жюри успело избрать Королеву изящества — Ларису Валевскую!..
Он взял за кончики пальцев партнершу Антона и вывел в центр зала.
— И Рыцаря галантности, — он приблизился к Антону, рукой подвернул свое большое ухо к его губам, мотнул головой, — нашего гостя Антона Дробота!..
«Здрасьте-пожалуйста, в галантные попал».
«Королеве» вручили гвоздику, и Лариса приколола цветок к груди. Она раскраснелась, еще больше похорошела. А Дроботу дали целлулоидного кролика; Антон, не зная, куда его девать, поставил на подоконник и «забыл».
Весь вечер они танцевали с Ларисой. Она то и дело прижималась к нему, жеманно спрашивала:
— Ты доволен своей дамой?
На что Антон вежливо отвечал:
— Еще бы, «мисс изящество»!
У него нарастала неприязнь к ней. Она, видно, все время помнила, о своей красоте и неотразимости.
Часов около десяти Лариса сказала, скорее утверждая, чем прося:
— Ты, конечно, проводишь меня домой?
Они вышли на улицу. Прохладный ветерок приятно охлаждал лицо. Кончик оранжевой луны словно припаяли к стреле подъемного крана. Лариса взяла Антона под руку:
— У тебя есть сигареты?
— Я не курю.
— Что же это за мужчина, который не курит?! А где ты учишься?
— В профтехучилище…
— Гепетеушник, — разочарованно протянула она, — а я думала, ты студент.
Дробота покоробили тон Ларисы, пренебрежение, прозвучавшее в ее словах.
— Каждому свое.
— У тебя, должно быть, сильные рабочие руки. Правда? А вот и мой дом.
Они остановились у подъезда многоэтажного дома. Лариса повлекла Антона в тень деревьев, всем телом прильнула к нему.
— Так у тебя сильные руки?
Она будто охмелела — вся дрожала, ее горячие губы обожгли Антона.
Возвращался Антон в училище трамваем, на задней площадке почти пустого вагона. Его сильно раскачивало из стороны в сторону. Антон уткнулся горячим лбом в холодное стекло, глядел на убегающие рельсы.
Было жаль чего-то. Был противен себе.
Ведь Лариса ему совершенно не нужна, даже неприятна, а вот ее губы… лишили власти. Значит, и сам он такой.
Антону на мгновение представилась Тоня Дашкова с ее безыскусностью, милым голоском, чистыми правдивыми глазами. Припомнился вечер у реки. Теперь Тоня отвернулась бы, не захотела больше и словом переброситься, если бы узнала, какой он в действительности.