Путь к себе. Отчим.

Изюмский Борис Васильевич

В отделе программированного набора восседали полиграфисты последней четверти двадцатого века. Поражало воображение фотоотсчитывающее устройство.

…Галя и Дина охотно согласились идти вместе с Тоней к директору комбината. Севастьян Прохорович разрешил отпечатать в одном экземпляре именной пригласительный билет с виньеткой и золотыми буквами.

…Узнав по телефону, когда Павел Павлович будет у себя, подруги трамваем поехали к нему, Тоня и Галя волновались, а Дина спокойно разглядывала только что купленный проездной билет: не равнялась ли сумма первых трех цифр сумме

трех последних? Ничего похожего. Неужели неудача? Тогда она загадала по-иному: вот трамвай остановился у светофора. Если он двинется раньше, чем она досчитает до тридцати, все будет в полном порядке. Дина добралась до двадцати пяти, а оставшиеся пять чисел разбавляла долгими интервалами. Когда досчитала до двадцати девяти, трамвай тронулся.

…В приемной директора немолодая секретарша поинтересовалась у делегации:

— Вы кто?

— Мы из ПТУ, — сказала Тоня.

— Тогда, может быть, пройдете к заместителю директора?

— Вопрос чрезвычайной важности, — вздернув черноволосую голову, произнесла Дина, — и касается лично директора.

Она решительно открыла дверь в кабинет Карпенко.

Павел Павлович в это время говорил с секретарем партбюро о кадрах полиграфистов на комбинате. Уходили на пенсию ветераны, все труднее становилось закреплять надолго молодых: производство не безвредно для здоровья, не хватает мест в общежитиях. Вот и идет утечка — прямо беда!..

Увидя вошедших девушек, он спросил нетерпеливо:

— Вы ко мне?

Тоня выступила вперед, сказала тихим голоском:

— Да, Павел Павлович, — и протянула ему пригласительный билет.

Директор поднялся, пробежал билет глазами.

Был Павел Павлович невысокого роста, подстрижен под ежик, очки в широкой оправе, казалось, занимали все маленькое лицо.

Он приятно удивился.

Снял и снова надел очки.

— Когда встреча-то у вас намечена? — спросил после небольшой паузы.

— Если можно — завтра, в девятнадцать ноль-ноль.

Павел Павлович полистал блокнот на столе.

— Буду.

Выдвинул ящик стола, пошарил в нем. Извлек три значка, выпущенные к пятидесятилетию комбината, протянул девчатам. Но этого ему показалось недостаточно, и он оглядел кабинет: что бы еще подарить?

Взгляд его остановился на небольшом бюсте первопечатника Ивана Федорова.

Павел Павлович подошел к бюсту, снял его со шкафа и передал Тоне:

— Молодым полиграфистам!

Когда девчонки ушли, сказал парторгу, словно оправдываясь:

— Разбередили старика…

Полиграфисты училища собрались вечером в своем кабинете. В углу на высокой темной тумбе стоял подаренный бюст.

Карпенко, сопровождаемый Коробовым, переступил порог и прищурился от яркого света ламп. В просторной комнате с двумя широченными окнами, стенами, окрашенными в салатный цвет, понизу забранными деревянной облицовкой, сидело несколько десятков молодых людей. На одном из столиков — за ним Павел Павлович приметил девочку, что вручала ему пригласительный билет, — лежал учебник «Технология типографского печатания» в знакомом сером переплете. И еще один — «Основы экономики».

Это, кажется, о режиме экономии, планирования и НОТе.

С интересом разглядывали и собравшиеся Карпенко. На пиджаке его несколько рядов орденских планок.

— Ну, что ж, дорогие коллеги, — начал гость очень мягким домашним голосом, — позвольте рассказать вам, как НТР входит в наше дело и что принесет она вам. Не возражаете?

Тоня старается не упустить ни одного слова из рассказа директора.

Значит, их ждет электронное оборудование, наборно-программирующие устройства, читающие автоматы, цветные клише. Начался выпуск фотоавтоматов, скоростных офсетных машин, цветокорректоров. Автоматизируются переплетные линии.

— Потребуются операторы, — говорит Карпенко, обращаясь словно бы к одной Тоне, — знающие техническое редактирование, культуру верстки. Они будут создавать оригинал-макеты.

«Да, но где осваивать эту технику? — озабоченно думает Тоня. — Разрешит ли Карпенко проходить практику на комбинате? С примитивным ручным трудом в третье тысячелетие не войдешь. Нужны почти инженерные знания!..»

Она потом и задала этот вопрос Павлу Павловичу. Он несколько секунд обдумывал ответ, сказал, как о деле решенном:

— У нас.

Уже одеваясь в кабинете Коробова, Павел Павлович, словно осуждая Ивана Родионовича, сказал:

— Вы бы меня почаще приглашали…

— Да уж в обиде не будете, — пообещал Коробов.

9

По дому Егор все же скучал. Письма от матери приходили редко, наполнены были слезами, просьбами вернуться.

После таких писем Егор ходил сумрачный. По ночам ему снился их город в зелени парков, белые чайки и море, а на главной улице, у весов с надписью: «Стой! Проверь свой вес!» — очень полная женщина, мать одноклассника Леньки Шпалова. Они всегда острили: «Для нее делений не хватит».

Перед ноябрьскими праздниками в училище приехала соседка Алпатовых тетя Луша — суетливая, говорливая, с бегающими глазками на жирном лице. Вызвав Егора из общежития на улицу, зачастила таинственным шепотом:

— Егорушка, беда! Большая беда! Матери твоей совсем плохо. «Скорая» так и дежурит возле нашего дома. Очень просила мама тебя приехать… Не опоздал бы…

Егор и так собирался на праздники домой, но теперь ехать следовало немедля. Он бросился искать Петра Фирсовича, не нашел и отправился к директору. Иван Родионович, выслушав очень расстроенного парня, разрешил уехать сегодня же, хотя про себя подумал: «Возможно, это психическая атака мамочки».

Река в этом году стала рано, и Егор с тетей Лушей сели в электричку. Всю дорогу соседка нашептывала, как мать тоскует по нему, какая она, больная, несчастная — и злобно об отце: «Милуется с молоденькой, совесть потерял…»

Они приехали под вечер. Дверь мать отворила не сразу. Егор поразился ее виду: с компрессом на голове, нечесаная, в мятой ночной рубашке, она действительно выглядела забытой, несчастной, очень больной.

Припала головой к груди сына:

— Приехал, приехал… — бормотала сквозь рыдания, — сядь, сядь… Нагляжусь на тебя…