Путь к себе. Отчим.
Шрифт:
Хлыев уже побывал на этом «кругу». Ему изрядно досталось за то, что затеял азартную игру в карты.
В общежитии свой мир: с традициями, старыми и новыми, со смотрами, сборами совета, пришлыми воздыхателями, бренчащими под окнами девчат на гитарах и распевающими серенады, с футбольными болельщиками у телевизоров. Есть и любимые уголки: в зальце, за кадками с мандариновыми деревьями, девчатам хорошо шушукается; в шахматной комнате со стенной мозаикой, изображающей космонавтов, то и дело проводятся блицтурниры.
Есть
В бытовке для глаженья вещей действовать проворно; не забывать вешать на доску ключи от своей комнаты; не перепоручать никому дни своего дежурства.
И еще есть привычка: например, десять раз в день проходишь в вестибюле мимо столика с письмами, и каждый раз рука сама тянется переворошить конверты — нет ли тебе?..
Тоне Дашковой в совете общежития поручили «пресс-центр» — стенгазету, подшивки, доску информаций. Она затеяла шутливый спецвыпуск газеты «Будущие профессии»: об оленеводе-радисте (на рисунке — радиомачта на рогах оленя), о кочегаре-операторе (сидя в кресле, он нажимал кнопки)…
На кровати у Галки степенно восседал подаренный ей недавно, в день рождения, мохнатый мишка. Бусинки глаз его поглядывали смышленно, нос из кусочка лакированной кожи казался влажным. Тоня подмигнула мишке: ничего не имеешь, если я займусь уборкой?..
Повязав волосы косынкой, она влезла на подоконник, открыла окно и стала протирать стекло.
С высоты четвертого этажа хорошо видно Заречье. Из-за молодого леса взошла огромная, словно прозрачная, луна. Самолет оставил на предвечернем высоком небе дрожащий белый след, и казалось, что это от луны струится зыбкий луч.
Внизу виднелись поликлиника, приземистые корпуса учебных мастерских, светлая коробка фабрики-кухни.
Свежий, почти зимний воздух холодил лицо. Тихо, словно вдалеке, играло в комнате радио. Тоня стала подпевать ему.
…Котька Хлыев, притаившись в конце коридора, проследил, когда ушли Дина и Галя, крадучись подошел к их комнате и приоткрыл дверь.
Тоня стояла на подоконнике спиной к нему, нагнувшись. Загорелые тонкие ноги были высоко обнажены.
Хлыев прикрыл за собой дверь, она скрипнула. Тоня выпрямилась, оглянулась. Увидев лицо Хлыева, вскрикнула:
— Ты что?!
Он крутнул ключ, запирая дверь, и сделал шаг к девушке. Тоня, выпрямившись еще больше, с гневом крикнула:
— Не подходи! Брошусь из окна!
В ее фигуре, глазах было столько решимости, что Хлыев подумал: «Псиша ненормальная, и правда выбросится». Он отпер дверь, скривил губы:
— Че, зазнобило? Шуток не понимаешь, — и вышел в коридор.
Тоня соскочила с подоконника, подбежала к двери, заперла ее; бросившись лицом в подушку, разрыдалась:
— Животное, животное, подлое животное, — всхлипывала она.
Волосы ее разметались. Наволочка сделалась
Тоне стало холодно. Она подошла к окну; закрывая его, невольно посмотрела вниз. Еще бы секунда, и она валялась на мерзлой земле искалеченной, может быть, мертвой… Тоня снова разрыдалась от омерзения, бессилия, что почувствовала тогда, от жалости к себе, представив, как приехали бы родители, как убивалась бы мама.
Немного успокоившись, продолжала уборку. «Неужели и в Антоне сидит животное? — с тревогой думала она. — Нет, не может быть. Но в последнее время он какой-то невнимательный, вроде бы избегает меня… А может, я это придумала?»
В дверь постучали. Тоня вздрогнула:
— Кто там?
— Киношницы, — раздался голос Дины. — Ты чего заперлась?
Тоня впустила подруг, рассказала, что произошло. Но постаралась все смягчить: умолчала, что Хлыев запирал дверь, что она хотела выброситься.
Галя замерла, оцепенела, а Дина, снимавшая, как чулок, сапог на высоченной платформе, недобро сузила темные глаза.
— Жаль, что не на меня этот тип нарвался, я бы из его личика бифштекс сделала. Или поручила бы эту грязную работу Лёне.
Леня нет-нет да появлялся у них в комнате, к большой тревоге комендантши, усматривавшей в этих визитах опасность для нравственного климата общежития.
Дина в последние недели ходила с затуманенными глазами, говорила удивленно: «Так не бывает». Видно, еще не верила своему счастью.
После того как Василия Кудасова досрочно освободили, он устроился на работу в домоуправление слесарем. Работа не ахти какая, но выбирать не приходилось, следовало подумать и о жене Наде, сыне Гошке.
Работать можно было, да вот компаньоны Василию попались, как на подбор. Для них всегда дважды три — пятнадцать.
Когда этой братии в какой-нибудь квартире говорили «спасибо», они отвечали: «Зачем спасибо, если есть поллитры?»
Надя сразу же стала просить:
— Уйди ты, Вася, от этого сброда. Разве ж такая работа по твоей квалификации?
И еще — были оскорбительны подачки жильцов. Как холую на чай. Недавно Кудасов попал по вызову на квартиру к пожилому писателю. Подкрутил водопроводную гайку, всех-то и дел. А писатель трояк сует. Спрашивается — за что? Василий посмотрел на этого беспомощного человека с осуждением:
— Я ж на службе, а вы меня обижаете…
Писатель почему-то пришел в телячий восторг, засуетился, начал дарить ему свой роман. Роман Василий принял, только попросил:
— Надпишите моей жене Наде. Она знаете, как любит читать…
Однажды Кудасов сам позвонил Коробову. Когда Иван Родионович стал наводить о нем справки, управдом дал отменный отзыв:
— Лучший наш слесарь. Никаких к нему отрицательных претензий.
Вот тогда Коробов и вызвал Василия к себе.
Сейчас Кудасов ерзал в кресле перед ним, а Иван Родионович не торопился начать разговор. Какой ты, Василь?