Путь Короля. Том 2
Шрифт:
— Торвин умеет, — отвечал Бранд.
— Я тоже умею, — добавил Кеолвульф. — Научился в первую зиму.
— А вдруг вам понадобится выслать разведчиков, — настаивал Бранд. А про себя он подумал: пусть хоть кто-нибудь выживет, даже если остальные умрут.
На рассвете, недели через две после битвы и пожара, отряд выступил в путь. Через первое препятствие — пролив — они переправились на судне, которое людям Бранда удалось собрать из обломков: доски с обоих разбитых кораблей, киль, сделанный из одной половины сборного киля «Журавля». Корабль вышел коротким, широким и неуклюжим, Бранд неодобрительно назвал его «Утенок». Тем не менее он прилично ходил под парусом, и отряд да еще шесть человек команды разместились на его просторной палубе. Возникли споры, где лучше высадиться на берег, Бранд предлагал выбрать фьорд, который дальше всех заходит
— Эхегоргун сказал другое, — пояснил он. — Он велел идти во фьорд, который подходит к трехглавой горе. Потом идти строго на восток. Так мы выйдем на направление к большому озеру у подножия гор Kjolen, Киль.
— Так там направление или дорога? — поинтересовался Шеф.
— Направление. Дорог там нет. Нет даже троп Потаенного Народа. В горной стране им не нужны тропы.
Он чуть не сказал «нам», отметил Шеф.
Итак, двадцать три нагруженных человека стояли на холодном ветру в самом конце длинного фьорда. Солнце поднялось высоко в небо. Но при этом оно едва освещало горные вершины, и половина фьорда лежала в глубокой тени. На противоположной стороне в тихой воде сверкало отражение увенчанных снежными шапками высоких пиков, колеблемое лишь легкой рябью отходящего от берега «Утенка». Люди казались россыпью жалких прутиков у подножия серых исполинов, а их тропы — просто промоинами в скале, по которым струится текучая вода.
Бранд крикнул им вслед:
— Тор вам в помощь!
Торвин в ответ показал знак Молота.
— Веди нас, — сказал Шеф Кутреду.
Спустя двенадцать дней Шеф убедился, что его расчеты были неверны. Он сделал двенадцатую зарубку на палочке, которую носил за поясом с первых дней похода, а остальные путешественники молча смотрели на него. Они не могли оторвать глаз от сухой палки.
И в этом тоже была одна из ошибок. Первый день оказался так плох, как Шеф и ожидал, вспоминая свою судорогу при подъеме на склон, когда они с Кутредом пришли в гости к Эхегоргуну. В этих горах не было очень крутых и отвесных склонов, по которым пришлось бы карабкаться. Но они никогда и не становились настолько пологими, чтобы можно было просто идти. Первыми заболели мускулы на бедрах. Потом к ним присоединились руки, так как ослабевшим скалолазам приходилось все больше и больше подтягиваться на руках, а не отталкиваться ногами. Перерывы на отдых становились все более длинными, все более частыми, а боль после каждого из них все более мучительной.
Все это Шеф предвидел. В конце концов, дело было в том, чтобы забраться, скажем, на пять тысяч футов. Для этого достаточно пяти тысяч шагов. «Около трех тысяч мы уже сделали, — сказал он остальным. — Две тысячи шагов! Мы можем сосчитать их». И хотя в числе он ошибся, он был прав, что рано или поздно этому придет конец.
Тогда они на несколько дней приободрились. Запертые долгое время в загонах для трэлей или на кораблях, англичане радовались свежему воздуху, солнечному свету, необозримым просторам, первозданной пустынности гор. Пустынность. Вот в чем была причина. Даже Торвин признался Шефу, что ожидал увидеть то, что норвежцы называют barrskog, кустарники. Но отряд поднялся уже выше тех мест, где хоть что-нибудь произрастало. Каждую ночь, которую приходилось проводить без костра — ведь они не несли с собой дров, — мороз, казалось, пробирал их все свирепее. Еда была строго ограничена. Ее не хватало, чтобы насытиться. Может быть, если бы у них был костер, чтобы сварить на нем мясо, как они начали мечтать в разговорах друг с другом, тогда сушеное тюленье мясо вызвало бы ощущение наполненности желудка. А так это было все равно что жевать кожу. Целый час жуешь один кусочек, а потом в животе только жалкие крошки. Ночь за ночью Шеф просыпался от холода даже в своем подбитом пухом мешке, и снился ему хлеб. Ломоть с толстым слоем желтого масла. И с медом! Пиво, густое коричневое пиво. Его тело кричало об этом. Ни у кого из путешественников с самого начала не было особого жирка, и их тела начали перерабатывать собственные мышцы за неимением ничего другого.
Поэтому они уставились на палку, мечтая, чтобы он разломал ее и пустил на растопку, чтобы поджечь засохшую коричневую траву и мох, которые покрывали неровное горное плато. Это было невозможно. Но только об этом они и думали.
По крайней мере, удалось преодолеть какое-то
Еще каких-то несколько дней тому назад он мог бы сказать себе, что, по крайней мере, в отряде сохранился дух солидарности. Привычка бывших рабов безропотно переносить трудности была их немаловажным достоинством. Там, где гордые вояки стали бы спорить, препираться и обвинять друг друга, устраивая трагедию из каждой мозоли или расстройства желудка, люди в отряде Шефа относились друг к другу заботливо, как… как женщины, пришлось бы ему сказать. Когда у Марты однажды утром случились колики, что могло задержать выход, Вилфи разыграл роль шута и отвлек на себя внимание. Когда Удд, самый слабый из всех, начал хромать и, все больше и больше бледнея, пытался скрыть это, опасаясь, что его бросят, не кто иной, как Кеолвульф, остановил отряд, смазал больную пятку Удда собственной пайкой тюленьего жира и шел рядом с ним, ободряя и поддерживая.
Все же напряжение стало прорываться, проявляясь в мелких стычках. Особенно изменился Кутред. Днем раньше Карли, по-прежнему неисправимый, когда речь шла о женщинах, поймал проходящую мимо Эдит и на мгновенье стиснул ее ягодицы. Начиная с Дроттнингсхолма, он и Эдит при любой возможности спали вместе, и она не протестовала. Но идущий сзади Кутред, слова худого не говоря, просто с силой хватил Карли по уху. На мгновение Карли принял стойку. Потом увидел, что Кутред нарочито открыт для прямого удара, и, зная, что исход схватки будет смертельным, поник и ретировался. Теперь Карли чувствовал себя униженным. Не так, как в свое время Кутред, однако в отношениях людей в отряде появилась трещинка, распространявшаяся по мере того, как они принимали ту или иную сторону.
Шеф заткнул палочку обратно за пояс, посмотрел на звезды, проступающие в морозном воздухе.
— Теперь спать, — сказал он. — На рассвете в путь. Ничего больше нам не придумать. Завтра мы найдем дрова и Кутредово озеро.
Когда командир слабеет, армия останавливается, так говорит пословица. Если командиру приходится шутить, значит, армия уже слаба.
Откуда-то сверху за ними наблюдал Разум. Взирал на маленький измученный отряд, страдающий от холода и от резей в животе, а по крайней мере один из них беззвучно кричал от внутренней боли. Взирал с удовлетворением, умеряемым только некоторыми опасениями.
«Он справился с моими китами, — говорил себе Разум. — Он выдержал испытание поклоняющихся мне. Он носил мое копье и на нем так и осталась моя отметина, однако он не оказывает мне почестей. Но что такое почести? Важно то, что он ослабит меня и мое воинство в Судный День».
«Да, — подумал разум Одина, — я мало спал со дня смерти моего сына. С тех пор, как от меня забрали Бальдра, и лучшие мои люди из Эйнхериара не смогли вернуть его из мира Хель. С тех пор мир стал серым и скучным, и таким он пребудет до Судного Дня. И если мы не победим в этот день, на что нам надеяться? Но это существо, этот человечишка, рожденный в постели, хочет сделать мир лучше, дать людям счастье до того, как наступит Судный День. Если такая вера распространится, откуда я буду набирать свой Эйнхериар?
Он должен умереть здесь, и его мысли умрут вместе с ним. И его последователи тоже. И все же это будет потеря, это будет потеря. Потому что существо с моей отметиной, с одним глазом, наделено мудростью — не понимаю, кто дал ему мудрость? Иногда он напоминает мне одного из моих сыновей. В любом случае, он прислал ко мне великого ратоборца для Судного Дня, Ивара Убийцу Королей, который теперь каждый день сражается в Вальгалле со своими товарищами. И тот, что идет с ним, это тоже великий ратоборец, этот калека. В Вальгалле нет женщин, чтобы раздражать его, он будет здесь желанным гостем. Пусть он исповедует Белого Христа, сейчас не до религии, он может стать моим, попасть в мою коллекцию. Но для этого он должен умереть с оружием в руке.