Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной

Георгиевский Митрополит Евлогий

После освящения храма в обители был завтрак. В день торжества я возвел о. Алексия в сан архимандрита, а в речи за завтраком оттенил его заслугу: созданием скита — молитвенного центра поминовения наших воинов — о. Алексий в течение всех этих лет напоминал эмиграции о павших героях, и как бы в ответ на молитвенный труд его и братии в русской эмиграции зародилось стремление достойным образом увековечить доблесть и самопожертвование убиенных: прекрасный храм Воскресения Христова, который нынче освятили, есть достойный памятник их ратного и жертвенного подвига… [230]

230

См.с.398.

Я

рассказал о попытках создать в эмиграции общежительное монашество и принужден сделать заключение: монашество в эмиграции не расцвело. Признаю это с грустью, с неудовлетворенностью. Причин неудачи с точностью не определить: не то почвы для него не было, не то я сам не сумел с задачей справиться. Но в результате — организованной, процветающей обители у нас пока еще нет.

22. ЭКУМЕНИЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ

Географическое положение Русской Церкви в рассеянии, вкрапленность среди других вероисповеданий невольно заставили нас соприкоснуться с инославными нашими братьями. Перед нами встали проблемы, которые раньше, до эмиграции, внимания нашего не привлекали; ни внутренней необходимости интересоваться ими, ни внешней — с ними считаться у нас тогда не было. Русская Церковь чувствовала себя самодовлеющей и слабо откликалась на попытки сближения с нами инославных Церквей. Правда, говорили у нас о старокатоликах, об англиканах в связи с приездом некоторых англиканских епископов и священников, но за пределами малых групп и отдельных лиц (протопресвитер И.Л.Янышев, генерал А.А.Киреев) никто серьезно сближением с инославными не интересовался. Даже те профессорские круги, которые изучали другие вероисповедания, одушевления не проявляли, а холодно и схоластически спорили об отступлениях от православия, анализируя инославные богословские формулы и теории. В нашей полемической литературе все внимание было направлено на пункты расхождения, а не на пункты нас с другими христианскими вероисповеданиями объединяющие. Словом — сближение не удавалось.

Нашему несчастью — эмигрантскому существованию — обязаны мы тем, что Русская Церковь, оказавшись в соприкосновении с инославной стихией, была самой жизнью вынуждена войти в общение с нею и тем самым преодолеть свою косность и обособленность.

Говоря об экуменической проблеме в эмиграции, надо определить наши отношения к католикам и к протестантам. Смешивать нельзя. Эти вероисповедания — два разных аспекта христианства; в нашем церковном опыте мы по-разному пережили соприкосновение с ними.

С католиками у нас больше общего, нежели с протестантами и в области догматической, и в литургике, и в некоторых формах церковной жизни. Однако вследствие особых свойств католической иерархии наши отношения с католиками не наладились. В первые годы эмиграции возникли кружки, где встречались католические и православные богословы и философы, но дальше профессорских докладов и дискуссий дело не пошло и на взаимоотношения Церквей не повлияло.

Мне лично общаться с католиками было особенно трудно, потому что моя деятельность в западнорусских епархиях и политическая линия, которой я следовал в Государственной думе, утвердили за мною репутацию яростного противника католичества. Может быть, поэтому мне в эмиграции с католиками и не посчастливилось. Были отдельные знакомства, отдельные приятные встречи, но к сближению Церквей такого рода общение не повело. Например, в самом начале моей жизни в Париже появился иезуит, иеромонах Антоний Мальви. Он говорил по-русски, бывал в нашем храме на рю Дарю, иногда заходил ко мне после обедни побеседовать. С этим мирным, хорошим человеком у меня установились простые и добрые отношения. "Вы подосланы высшим начальством наблюдать за мною", — шутил я. В ответ он добродушно

смеялся.

Однажды, незадолго до моего отъезда в Биарриц, открывается дверь — и входит о. Антоний. "Вы едете в Биарриц?" — "Да". — "Вы побываете в Лурде? Биарриц ведь почти рядом". — "Определенного маршрута у меня нет". — "Разрешите вас сопровождать?.." От любезного предложения я стал уклоняться: неудобно русскому архиерею путешествовать в сопровождении иезуита… Я уехал в Биарриц. И дня не прошло, приезжает туда о. Антоний с приглашением от имени епископа Тарбского — посетить Лурд и быть его гостем. Отклонить приглашение было неловко, и я его принял.

В Лурде у вокзала ожидал меня экипаж епископа. Подъезжаем к его дому — он меня встречает в окружении нескольких прелатов. Не зная французского языка, я был встречею смущен, но о. Антоний оказался отличным переводчиком. Мне было предложено отдохнуть, а потом пожаловать к "чаю".

В Лурд я попал совсем для себя неожиданно в канун праздника "Непорочного Зачатия". Паломников к этому празднику наезжает десятки тысяч; прибывают они не только целыми семьями, но громадными епархиальными паломническими объединениями во главе со своими епископами.

К вечеру предложили пойти к базилике. Я увидал величественную картину, о которой храню светлое, прекрасное воспоминание.

Несметные толпы паломников со знаменами, со свечами-факелами, под предводительством духовенства, процессией спускаются с вершины холма на площадь перед базиликой. Золотое мерцание бесчисленных огоньков, восторженное пение гимна Деве Марии… Вот уже вся площадь — море огней. Раздается мощное пение. Поет тысячеустая толпа, поет в пламенном религиозном подъеме, в каком-то святом восторге… Духовенство во главе с епископом Тарбским столпилось на одной из террас базилики (меня провели на эту террасу). Когда голоса смолкли, епископ благословил народ.

Во время ужина у епископа я поделился с присутствующими своими впечатлениями.

Наутро, часов в семь, я пошел к гроту. В гроте устроен маленький алтарь. Одна месса следует за другой, причастников тысячи… Благоговение народа трогательно: смиренно стоят у решетки на коленях, чувствуется жажда Хлеба Жизни Вечной… Больные, немощные, калеки, лежа на своих тележках, на носилках, стараются приподняться, лишь бы увидать возносимые Святые Дары… Мессы длились до полудня.

К завтраку я вернулся домой, а потом секретарь епископа показывал мне разные учреждения Лурда.

Я побывал в местном издательстве религиозно-просветительной литературы. Оно выпускает в несметном количестве листки, брошюры, религиозно-назидательные картинки… Мне вспомнилась издательская деятельность Киево-Печерской Лавры.

Потом мы посетили купальни. Сколько несчастных людей, чающих исцеления! Язвы, струпья, нарывы, изуродованные тела и лица… Санитарные обязанности несут не профессионалы, а добровольцы из представителей великосветской Франции. Это старая традиция во французских аристократических семьях: молодые люди должны съездить в Лурд и добровольно потрудиться, оказывая помощь больным и убогим "младшим братьям".

Побывал я и в бюро регистрации исцелений. На двери надпись, приглашающая врачей всех национальностей, верующих и неверующих, принять участие в констатировании чудес. В бюро ведутся в медицинских терминах подробные записи, в каком состоянии больные в Лурд прибыли и какие произошли изменения, дающие право зарегистрировать их, как чудо исцеления. Мне показали громадные альбомы. Каких только там болезней нет! Не регистрирует бюро только исцеления нервных болезней: скептики могут их объяснить влиянием религиозного подъема. Мне довелось видеть в бюро исцеленную молодую девушку. На ее лице застыло счастливо-блаженное выражение… Весть о чуде разнеслась по всему Лурду, и за паломницей ходила толпа любопытных; потом ее нарядили сестрой милосердия, чтобы труднее было ее узнать.