Путь на Олений ложок
Шрифт:
— О да… Песня — замечательное средство… — закивал Вепринцев, — особенно там, на войне… душе легче.
— Да, тяжелое времечко довелось пережить, — в раздумье продолжал Тагильцев. — А всего горше отступление. И хватил же я его в первый год войны, этого отступления — сейчас забыть не могу… Вам, поди, тоже перепало?
— Как же, — быстро подхватил Вепринцев. — Конечно, перепало…
— Идешь день, другой, так устанешь, сказать немыслимо, ноги подкашиваются… А немец бьет — жизни никакой нет… Кругом пальба, грохот, деревни пылают, как костры на масленице, города в щебень превращаются, люди, как очумелые, во все стороны мечутся, и кажется тебе,
— Ну, а потом-то кончилось ведь отступление, — сказал Илюша.
— Само собой разумеется. Общеизвестный факт… Но не в этом вся соль…
— А в чем же?
Тагильцев сбил палкой нарядную бархатно-бурую головку татарника, подумал немного:
— Остановишься, бывало, где-нибудь на короткий отдых у железной дороги, и видишь — навстречу летит полным ходом товарный состав и красные вагоны. Понимаешь, наши, четырехосные… А на боку такого вагона написано: «Построен Уралвагонзаводом…» Прочитаешь и вздохнешь полной грудью, на душе полегчает: «Нет, не везде же немец… Завод наш делает свое дело». И усталость сразу пропадает… Опять бежишь, но уж о другом соображаешь: о том, где бы сподручнее встать тебе да добрую сдачу по зубам отвесить. А когда началось наступление, тут уж, конечно, жизнь пошла по-другому. Куда там тоска девалась, весело, зажили… А составы эти так и шли за нами один за другим. В Германию вступили, чужая, сторона, все чужое кругом, а посмотришь на железную дорогу — идут составы… Поглядишь на него, на этот красный деревянный вагон, — как с родным братом встретишься. Крикнешь ему вдогонку: «Эй, братишка! Как там у вас дела-то идут?» А он тебе колесами отбивает, будто солдат рапортует: тук-тук — хорошо, тук-тук — хорошо, хорошо, хорошо… И покатил мой земляк с уральскими игрушками. Помашешь ему ушанкой и бежишь со всех ног вперед. Вот она подмога-то с тыла в чем заключается…
Они начали спускаться в обширную, заросшую дремучей тайгой падь. Вепринцев, украдкой покашиваясь на Тагильцева, думал: «Удивительные, странные люди… Товарные вагоны успокаивали его в минуты тяжелых сомнений! Какая чепуха! Зачем я буду глядеть на чужие вагоны? Эх, если бы этот старый осел Дурасов не закопал в землю столько доброго металла, никогда бы не поехал в эту страну… Мне нужны деньги, нужно золото, а не идеи… Зачем мне их идеи?.. Я хочу жить для себя, а не для грядущих поколений. Какое мне до них дело? Пусть дураки смотрят на пустые товарные вагоны, сколько им вздумается». Но как же труден и тяжел путь до этого золота. И как все выглядело легко и просто там, в Америке, в Италии, во Франции… После каждого удачного дела он сорил по притонам легко доставшимися деньгами, играл, сбивая с толку шулеров, покупал газетных репортеров и полицейских. Жалкие музыканты, стоя, на коленях, встречали его оглушительным джазом, когда он появлялся, в ночных кабаре. «Ох, добрый, славный Чикаго… С каким удовольствием я вспоминаю о тебе в этой первобытной глуши…»
К обеду они спустились в долину. Щедро светило солнце. Густое цветущее разнотравье будто китайским ковром застилало землю. Над обилием цветов кружились пестрокрылые бабочки, сердито гудели толстогузые полосатые шершни, легко и трепетно висели бирюзовые стрекозы. Так и хотелось повалиться на эту теплую, пахнущую грибами и травяным
Оспан снял с головы старый солдатский картуз с выгоревшим облинялым околышем, пригладил ладонью свалявшиеся, влажные от пота волосы и, поглядывая на лошадей, сказал:
— Ну вот, подошло время и с конями разлучиться… Придется их, однако здесь оставить.
— И багаж здесь оставим? — спросил Илюша.
— Об этом уж ты меня не спрашивай, начальники есть, а мое дело маленькое… скажут на себе тащить — потащим, прикажут бросить — бросим…
— Еще одна новость, — хмуро произнес Стриж. Он осунулся за эти дни, еле шел и теперь обычно ни во что не вмешивался. — Пока лазим по этим кручам, без штанов останемся, все придется бросить для облегчения.
— Это еще ничего, не страшно, — улыбнулся Тагильцев. — Хуже будет, если, пока мы добираемся до ложка, наших лошадок волки скушают.
— Все может случиться, — развел руками Оспан. — Волку много ли времени надо? Один момент — и от лошади мослы останутся.
— Обрадовал, — сказал Стриж, сердито плюнув.
— Ну-ну, без паники, друзья мои, больше уверенности, — весело прикрикнул Вепринцев. — Я думаю, что мы теперь находимся на пороге Оленьего ложка. Не так ли, дядя Оспан?..
Старик утвердительно закивал головой, глотая зеленоватый дым.
— Пообедаем здесь, а к ужину, однако, там будем, — ответил он, сощурив в улыбке глаза.
Жалко было Илюше оставлять своих крепких гривастых лошадок в тайге без присмотра, но нечего было делать. Он отвел их на чистый лужок, зеленым пятном лежавший на дне долины, и, отпустив, долго еще стоял и думал: придется ли вновь вскочить на спину полюбившегося ему карьки? С тяжелым чувством возвращался он к спутникам и твердо решил сегодня же переговорить с Тагильцевым по поводу своих подозрений…
Вскоре Оспан привел всех к огромной отвесной скале и указал на черную непроглядную щель, зиявшую в ее основании.
— Видите?
— Что это? — спросил Вепринцев, и голос его заметно дрогнул.
— Пещера.
— А какое нам до нее дело?
— А вот через нее и пойдем, — к общему удивлению заявил Оспан. — Наглядывайтесь вдоволь на белый свет да запасайтесь хорошими смолевыми факелами, и будем в путь-дорогу трогаться.
Стриж заворчал:
— В такой дыре еще не были. Приведешь нас прямо к чертям на ужин.
— Боюсь, что они встретят нас без восторга и не поднесут по бокалу хорошего вина, — засмеялся Вепринцев.
— А неплохо бы с чертенком чокнуться, — повеселел Гурий. — Хоть я и православный человек, а от такого удовольствия ни за что бы не отказался, так и быть, еще один грех принял на свою душу, бог с ним.
— О, я думаю, в недалеком будущем представится вам такая возможность, — продолжая смеяться, ответил Вепринцев, заговорщически подмигнув Тагильцеву.
В пещере было темно и сыро; кое-где на ее кремневых уступчатых стенах белесой пыльцой лежал иней, звонко и редко падали вниз тяжелые капли воды. Когда путники вошли в ущелье, их обдало холодом: откуда-то из жуткой непроглядной мглы прямо в лицо дул студеный сырой ветер. Оспан натянул на плечи телогрейку, поглубже нахлобучил картуз и, запалив факел, вышел вперед.
— Так за мной и держитесь, — сказал он, показав направление пылающим факелом. — Торопиться не надо: за нами никто не скачет, под ноги поглядывайте, по сторонам…