Путь небес. Преодолевая бурю

Райт Крис

Над безобразной ордой возвышались создания, отдаленно напоминавшие воинов Императора. Когда-то они были безупречнейшими из легионеров, но воспарили слишком близко к солнцу. На окровавленных полях Исствана III повелители очистили их ряды от сомневающихся, поэтому в братстве остались только искренне преданные бойцы — те, кто принял новый путь, упивался изменениями, искал свежих ощущений с пылом, ранее приберегаемым для ратного дела.

Они потеряли в благородстве, но выиграли в силе, дарованной болью. Воины обретали могущество, уродуя себя: раньше такие поступки были бы отвратительны для них, но теперь искажение облика открывало путь к новым смертоносным умениям. Преображалась

и броня легионеров — трескалась и вздувалась по мере того, как менялись плоть и железо, обретавшие исковерканные формы. Играя с благословленным строением своих тел, заложенным в генах, бойцы добровольно ложились под ножи апотекариев. Хирурги, в свою очередь, возносились над прошлым быстрее остальных — они стали жреческой кастой скульпторов плоти, имеющих власть над жизнью, смертью и множеством тщательно изученных промежуточных состояний.

Один из них, Фон Кальда, который также являлся советником первого лорда-командующего, относился возвышению со смешанными чувствами. Сейчас апотекарий поднимался по винтовой стеклоблочной лестнице из вестибюля под мостиком, еще не очистив пальцы после трудов в операционной. Кожа легионера прилипала к внутреннему покрытию латных перчаток. Его доспех отливал прежней белизной лекарского ордена, но теперь вперемешку с полосами фиолетовой краски. Странно детское лицо Фон Кальды сосредоточенно застыло: он по-прежнему думал о священной цели, которую только что поставил перед собой, держа руки по локоть в брюшной полости пациента.

Но если тебя призывает Рассеченная Душа, нужно отрываться от любых дел. Взобравшись наверх, апотекарий зашагал по хрустальному дворику под глянцевыми изображениями змей и орлов с холодными глазами. Впереди бесшумно разъехались двери в личные покои лорда-командующего.

Зал, окутанный беспокойными тенями, освещали узорчато-голубые лампы, которые беззвучно парили на антигравитационных подушках. Металлические переборки изгибались и поскрипывали, словно на могучем ветру, хотя фильтрованный воздух был совершенно неподвижным. Теперь на «Гордом сердце» обитали не только смертные души — из каждой щели и технического колодца тихо шептали и шипели порождения варпа.

Рассеченная Душа, как и все в легионе, прошел долгий путь к нынешнему обличью. Он сидел на троне из текучей бронзы, порой сплавлявшейся с доспехом на громадном теле. Первый лорд-командующий не носил шлем и горжет, оставляя открытым длинный шрам на шее, — вероятно, демонстрировал уверенность в себе. Многие легионеры, узнав, что убитого воина — даже сраженного рукой примарха — можно вернуть к жизни по приказу его же палача, увидели в случившемся символ новых возможностей, открытых перед ними в награду за тяжелейший труд. Эйдолон стал первым из неумирающих, первым из тех, кто доказал, что жизнь и смерть — всего лишь аспекты куда более многогранного бытия.

Поначалу его называли «Воскресшим», но вскоре показалось, что прозвище недостаточно точно описывает лорда-командующего.

Восседая на троне, Эйдолон с безразличной миной взирал на гостя тусклыми глазами, словно типичный кемосский^[6] аристократ. Во всех его взглядах и жестах проскальзывала властность, категоричное высокомерие человека, не терпящего возражений или инакомыслия. Военная иерархия Третьего легиона почти развалилась, но такое поведение все еще говорило о многом. Впрочем, немало воинов, и в первую очередь, пожалуй, Люций, относились к подобным командирам с презрением, поскольку сами метили на их место.

Фон Кальда не представлял, почему Эйдолона вернули с того света. Возможно, по прихоти заскучавшего

новорожденного бога? В любом случае первый лорд-командующий недолго оставался при дворе Фулгрима. Взяв с собой почти треть наличных сил легиона, Рассеченная Душа отправился своей дорогой, всем видом показывая, что не собирается подчиняться чьим-либо приказам. Так сейчас поступали все — верность в Галактике стала запутанным, многослойным понятием, а волнения имматериума и отсутствие дальней связи только усложняли положение. Легионеры сражались во тьме и пробивались к Терре порознь, будто слепцы, потерявшиеся в бурю.

— Коненос засек посторонние объекты, — произнес Эйдолон, лениво поглядывая на Фон Кальду с высоты трона; говорил он с трудом и сипел из-за раны на глотке.

— Что он обнаружил? — с формальным поклоном уточнил советник.

— Варп-возмущения — к конвою «Мемноса» приближается неприятель. Транспорты будут атакованы.

— Консул просит корабли?

— Нет. — Радужные самоцветы, заменявшие лорду-командующему зрачки, блеснули от удовольствия. В нем пробудился стратег. — Коненос разгадал замысел врага, от которого смердит варварством.

При этих словах Эйдолона из мраморного стола выросла серебристая «Купель грез». Апотекарий отступил, позволяя колонне пяти метров в обхвате, сделанной из костей, закрепленных на решетчатом каркасе, выдвинуться целиком. Поверхность воды в огромном сосуде задрожала, по тронной зале разнеслось тихое шипение.

— Слишком давно мы не получали шанса схватить его за горло, — протяжно выговорил лорд-командующий, наблюдая за волнующейся жидкостью.

«Купель грез» недавно добавилась в его коллекцию загадочных устройств. В ней утопили астропатов и одержимых демонами псайкеров, навсегда заперев их видения под толщей воды. С тех пор на поверхности отражались только сны мертвецов — или же бурлили их лихорадочные кошмары.

— Этой машине нельзя доверять, господин, — предупредил Фон Кальда.

— Верно. Но чему можно?

Вода переливалась за края и пенилась, стекая бурным потоком по костяному лабиринту. Отраженный ею свет плясал на потолке зала, словно блуждающие огоньки на болоте. Шипение усилилось, в него вплелись последние отголоски хрипов утопленников.

Довольно скоро появились образы. Советник увидел призрачные шары миров, сожженных легионерами, армии, растертые ими в пыль. Кратко обретали четкость гербы уничтоженных противников: паукообразный символ планеты-кузницы Горентес, шевроны Рыцарского дома Прастер, бесконечная череда полковых эмблем Имперской Армии. Перед глазами Фон Кальды проплывали города, планетные системы, станции в глубоком космосе и корабельные доки, обращенные в прах и пепел во время безжалостного наступления магистра войны и его братьев.

— Скажи, что ты чувствуешь при виде этого? — спросил Эйдолон; из-за сухого, ржавого голоса казалось, что с апотекарием говорит машина.

— Только гордость, — ответил советник. — До конца войны мы сожжем еще многое.

Лорд-командующий угрюмо опустил глаза.

— И все решится на Терре. Фабий уже набросал планы будущих экспериментов, я видел их.

Фон Кальда не стал уточнять, ни как Эйдолону удалось такое, ни что замыслил главный апотекарий легиона. Байл по-прежнему оставался возле примарха, а любая связь на таком расстоянии стала невозможной из-за бушующего варпа. Вместо этого советник, имевший собственные планы, сосредоточился на образах «Купели грез». Легионер знал, что повелитель, в отличие от него, верит в полезность устройства. Да и машина, в которой заперты души столь многих провидцев, точно покажет что-нибудь, пусть даже совершенно неверное.