Путь палача
Шрифт:
Достав из кармана клочок бумаги, начинаю шарить в сумке в поисках ручки. Пока копошусь, все ошарашенно и с напряжением наблюдают за мной, но как только я пишу своё имя на бумаге и показываю её им, они радостно улыбаются, а Айзек продолжает разговаривать:
– Стенфорд? Ну надо же, какое сходство. Сынка-то нашего также звали. Хороший такой был, весь в меня. И на охоту сходить и сарай построить… Всё умел. Да как вырос, пошёл в большую жизнь. С тех пор мы его так и не видали.
Дженнис глубоко вздыхает и хочет что-то сказать, но не решается. А тем временем передо мной стоят уже две набитые
В силу дефекта языка, к сожалению, не чувствую никогда вкуса еды. Ем рагу с фасолью и кусочками мяса… Казалось бы, должен наслаждаться вкусом, но не ощущаю ничего, кроме насыщения. Какая-то энергетика теплоты и защищённости сбивают меня с толку: зачем же я сюда пришёл? Пока беседуют пожилые люди, краем уха слышу их простые бытовые разговоры и осознаю, что когда-то они были кому-то родителями.
А есть ли такие у меня?
– Ты, милочек, смотрю я на тебя, а на сына нашего безумно похож, – неожиданно признаётся мне пожилая женщина, и я пристально начинаю осматривать её светло-русые, почти седые волосы, собранные в пучок. И ещё больше возникающие морщинки на лбу – от улыбки. – Ты знаешь, – продолжает Дженнис, – наедайся как следует. Мы не жадные, понимаем, что времена всегда были тяжкие. А сейчас особенно тяжелее – особенно с таким правителем.
– Согласен, согласен, – вставляет своё слово Айзек. – Уж анархистов в своё время много расплодилось. Да и мы сами никогда ни от кого не зависели. И поплатились за это. Дом-то наш, в котором мы пол жизни прожили, раздолбили проклятые из чёрной партии Аллена Уокера. Думали, и мы там окажемся. А мы почуяли опасность и – бежать.
– Может быть, поэтому-то наш сыночек нас так и не смог найти. – добавляет Дженнис, – А другой сынка вообще пулей в лесу был убит… Ох, как мы тогда горевали. Осталась только дочурка одна – уж не знаю, как она в Тасмагонии обитает, но к нам в гости иногда приезжает.
Я запоминаю каждое сказанное их слово, ловлю их эмоции и прячу в подсознании – так я делаю с каждым человеком, на которого в тот или иной раз выпадает задание.
Когда пустеют фарфоровые тарелки, а желудок становится полнее, я выпиваю залпом чай, а пожилая пара смеётся.
– Ну прям как наш Стенни… – замечает Айзек.
– Да что ты! – нервничает женщина и едва ударяет его по плечу, – Он не любил, когда его так называли.
– Да ладно тебе, старуха…
Тот встаёт из-за стола и сообщает, что идёт рубить дрова, недавно привезённые. Когда мужик хлопает входной дверью, Дженнис продолжает бранить его себе под нос, а потом обращается ко мне:
– Наелся, мой хороший? Давай-ка я тут приберу…
Странно, что они воспринимают меня как родного.
Я довольно киваю, но успеваю самостоятельно взять тарелки и поднести к раковине. Женщина охает, но не сопротивляется и рассказывает крайне неинтересную историю… В голове своей я уже расчерчиваю дальнейший мой план, что меняется с течением мысли, и, в конце концов, я уже сам не в силах предугадать, что буду делать дальше. Шершавыми пальцами ловко очищаю грязную посуду, высушиваю их полотенцем, складываю на деревянной полочке – я точно знаю, где что находится и как расположена мебель в доме. Дряблые зашорканные полочки с резьбой, висевшие
В один момент я делаю вид, что неловко ударяюсь о стол, и одна ножка сворачивается так, что мебель наклоняется.
– Ничего страшного! Ничего. – приговаривает женщина и бежит исправить мою ошибку. Я растерянно отхожу и показываю всю свою неловкость.
Вечность. С этого момента моё сознание воспринимает происходящее, будто я в съёмке замедленного действия. Моя рука мгновенно неподъёмна – огромное усилие прилагаю, чтобы её поднять и положить на плечо Дженнис. Она придерживает ножку стола и пытается поправить. Глаза. Её тёплые глаза смотрят на меня так, будто узнают меня только сейчас. Будто до этого в ней вспышками кричало сердце, и только сейчас сердце начинает разрываться от осознания. Но женщина не понимает этого. Не понимает до конца…
Я делаю пару шагов назад, ищу в полках гвозди, топор – что угодно, чтобы этот чёртов стол не упал на бедную старушку. При этом, никаких чувств. Никаких волнений я не испытываю и даже не содрогаюсь – я действую так, словно каждый раз на меня падает случайность.
Нахожу два согнутых гвоздя и иду сквозь неимоверное усилие по направлению к Дженнис. Её руки дрожат, она устала. И она снова смотрит на меня, и вновь осознаёт. Я тоже пытаюсь вспомнить, где видел эти карие глаза и почему они, глядя на меня, полны бесконечного сожаления и печали?
– Нашёл гвозди, милочек? Дай-ка мне их и подай тот топор. Видишь? Стоит у входа.
Слова вливаются в меня медленной дозой адреналина. Больше никаких сомнений. Колесо фортуны поворачивается так, но я поступаю иначе. Другой цели нет. Только одна.
Я иду к двери и тут же разворачиваюсь обратно. Моя рука быстрее меня, она хватается за кухонный нож. Отсутствует ощущение непривычности и сожаления. Дрожит мизинец и непонятно почему – ведь я делал это уже столько раз. И сегодня получится всё, как надо. Несмотря на то, что я знаю этих людей лично.
Или знал когда-то давно.
Нож близко к старой сморщенной коже на передней стороне шеи. Я – позади. Ни звука от Дженнис – она настолько обескуражена и ошеломлена, что не может ничего сказать. И пока я в застывшем положении впитываю в себя нарастающий запах страха, она не смеет шелохнуться ни одной мышцей.
Да. Я питаюсь страхом. Наслаждаюсь. Плаваю в нём и не хочу выныривать.
Нож движется. Он режет кожу – медленно, протяжно. Ощущаю себя скрипачом и будто дёргаю смычком, заканчивая этюд. Под звуки капающей крови бросаю женщину на пол.
Больше не видно её лица. Горло перерезано. Запах плоти вонзается в лёгкие. В глазах – жжение, а изнутри меня начинает всё полыхать.
Её сотрясает минуты три. Всё это время я наблюдаю за Дженнис, что захлёбывается собственной кровью и издаёт глубоко омерзительные звуки. Это не то наслаждение, которое получают садисты, когда их жертвы мучаются. Я другой. И это – моя работа. Я присутствую здесь до самого их последнего вздоха, и ровно до того, когда сердце перестаёт стучать. Когда нет и признака жизни. Я выпроваживаю людей из нашего мира. И они идут в другой.