Путь ученого
Шрифт:
Утром Николай Егорович выходил к чаю в чесучовом пиджаке с черным, завязанным бантом галстуком и в мягких сапогах без каблуков.
После чаю он, как в молодости, брал синий, уже сильно истрепанный плед или бурку и шел в сопровождении рыжего сеттера Мака в парк, под свою любимую березу. Там он ложился на плед и карандашом писал очередную работу.
К завтраку вся семья опять собиралась на балконе. Стол отодвигали подальше, так как солнце к полудню начинало светить на балкон.
После завтрака Николай Егорович опять уходил в сад, спал там около часа и снова работал. После четырехчасового чая или, вернее, ягод с молоком, Николай
Днем Николай Егорович купался и очень досадовал, что ореховский пруд, раньше такой чистый и прозрачный, стал «цвести». В июле он наполнялся мелкими зелеными водорослями.
«Экая пакость! — говорил Николай Егорович. — Искупаешься — и весь зеленый выходишь». Он мечтал восстановить Нижний пруд, который иссяк из-за того, что прорвалась плотина. Идя с купанья, с полотенцем на плече, Николай Егорович всегда проверял свои карманные часы по солнечным в цветнике.
Вечером иногда запрягали тележку и отправлялись покупать кур и цыплят. Николай Егорович любил эти поездки; он покрикивал на лошадь: «О-ро-ро!», напевал старинные романсы, которые, бывало, пела Мария Егоровна, декламировал из «Макбета» или монолог Жанны д’Арк: «Ах, почто за меч воинственный я мой посох отдала…», всегда при этом вспоминая, как прекрасно исполняла артистка Малого театра Ермолова роль Жанны.
Когда заходило солнце, Николай Егорович поливал цветы; воду он черпал из пруда, стоя на оголившемся корне ивы, и каждый раз говорил: «Надо бы сделать мостик».
Ореховское «надо» было поговоркой Жуковских: благие намерения усовершенствовать хозяйство очень редко приводились в исполнение.
Вечерний чай пили на балконе. На столе зажигали свечи в матовых стеклянных шарах, к которым льнули бабочки, с шуршанием бившиеся о горячее стекло. В цветнике пахло табаком, гелиотропом и «ночной красавицей». Николай Егорович сходил с балкона и подолгу сидел на скамейке среди клумб. А вечером при свете керосиновой лампы до поздней ночи засиживался за столом в кабинете с открытым окном.
Николай Егорович очень любил работать летом в деревне. Большинство его основных трудов написано именно там.
Так текла обычная жизнь в Орехове.
Но доктор Гетье, к которому всегда обращался Николай Егорович, посоветовал ему хорошенько отдохнуть летом и не заниматься. Леночка все время старалась отвлекать отца от работы и часто уводила его гулять.
В это лето обитатели Орехова затеяли новые развлечения. Александр Александрович Микулин привез цилиндрическую печку и несколько больших бумажных шаров. В печку клали горящие уголья. Над цилиндром прикрепляли шар. Наполнившись нагретым воздухом, он взлетал высоко в небо. Вслед за первым посылали второй, третий — и все разноцветные. Обитатели Орехова чрезвычайно увлекались этим занятием, а в праздник собирались и крестьяне любоваться невиданным зрелищем.
Потом соорудили грандиозный змей: хвост сделали не мочальный, а из веревки, с навязанными на нее жгутами бумаги. Змей летал великолепно. Два человека с трудом удерживали его за бечевку.
Николай Егорович любил, как он выражался, «посылать к змею гонцов». Он делал из бумаги флюгера, как на детских ветряных мельницах, нанизывал их один за другим на веревку, и они взлетали, вертясь, к змею.
Дни проходили весело, но вместе с тем и тревожно. В это исключительно жаркое лето кругом свирепствовали лесные пожары. Николай Егорович всегда
Шура не догадался сделать предохранитель. За это он поплатился ранкой на виске, куда попал осколок.
С помощью прибежавшего Прохора Гаврилыча Шура закидал рассыпавшиеся горящие угли землей. Сарай спасли, но в дальнейшем опыты с двигателями были строго запрещены.
Николай Егорович недаром опасался пожара. Вскоре после случая с Шуриным двигателем сгорела половина домов в Орехове.
В тот день было как-то особенно жарко и душно. Солнце висело раскаленным шаром и почти не светило сквозь густую завесу дыма от горевших где-то лесов. Все жители усадьбы после завтрака разбрелись в поисках прохлады и тени. Ушли в сосновый лес, растянули там гамак и тщетно пытались спастись от жары под горячими, пахнущими разогретой смолой соснами.
Вдруг в соседнем селе Глухове загудел колокол.
— Набат! — приподняв голову, вскричала Вера Егоровна. — Вот несчастье, в такую-то жару!
По дороге, которая виднелась сквозь сосны, уже бежали группами и в одиночку крестьяне из соседних деревень. Прогромыхала пожарная машина.
— Где горит? — громко крикнула Верочка.
— Орехово! — донеслось с дороги.
Не помня себя все бросились домой. Над деревьями парка виден был черный столб дыма, слышался неясный гул и треск. Сквозь этот шум раздавался голос Николая Егоровича:
— Составьте цепь! Составьте цепь!
Николай Егорович стоял по колено в тине пруда, черпал воду ведрами и подавал их громко голосившим женщинам и прибежавшим на помощь соседним крестьянам. Тушение было затруднено недостатком воды, но все же пожар удалось остановить на середине деревни. Николай Егорович и Александр Александрович помогли крестьянам лесом и деньгами, но прежде всего Николай Егорович позаботился приобрести пожарный насос и поставить сорокаведерный бак с водой.
Остаток лета прошел без приключений, и в начале августа начался разъезд. Первым покинул Орехово Николай Егорович.
Насколько радостно звучал колокольчик весной, настолько унылы были его отрывистые звуки в прохладной тишине осеннего утра.
— Скоро все разъедутся, — с грустью говорил Николай Егорович.
Он любил ясные, осенние дни, когда воздух особенно прозрачен, небо светло-голубое и с тихим шелестом падают на поблекшую траву желтые листья. Николай Егорович съездил еще раз на охоту, но нашел только одну отбившуюся от выводка тетерку-матку. Его охотничий пес Джек поднял, правда, еще двух молодых, но они взлетели так далеко в кустах, что стрелять по ним было невозможно. Зато Николай Егорович хорошо погулял и зимой с удовольствием вспоминал этот прозрачный осенний день.
Выехали из Орехова в туманное теплое утро. Николай Егорович обошел дом, запер все окна и входную дверь. По дороге на станцию он почему-то стал сумрачен, на тревожные вопросы Верочки и Лены только отмахнулся.
Ночью, уже в Москве, Николай Егорович встал, и было слышно, как он в ночных туфлях ходит по комнате и что-то сам с собой говорит. Встревоженные Лена и Верочка пошли узнать, в чем дело. Оказалось, что Николаю Егоровичу представилось, что он запер в доме одного из маленьких детей ореховского управляющего.