Путь в Беловодье
Шрифт:
– А в чем, собственно, дело?
– Так знаешь, или нет?
Большерук замялся:
– Об этом все говорят.
– Мы должны действовать, и немедленно! – заявил Роман.
– Колдуны не воюют с судьбой.
– Это не судьба. Это, друг мой, интриги. Кто-то хочет устранить Чудодея и встать во главе Синклита. И этот неведомый кто-то «обручает» колдунов.
– Мне лично неведомо, кто за этим стоит! – заявил Данила Иванович.
Роман вытащил из кармана осколок.
– Взгляни. В нем соединены все четыре стихии – это чувствуется, хотя и не сразу. Далеко не сразу. Мне подвластна вода, тебе – воздух. Надо лишь
– Слаевич связан с землей. Но его звездный час миновал, – напомнил Большерук. – С огнем управляется Максим Костерок, но он – начинающий колдун. Пламенюга слишком стар, чудит в последнее время, Огневик фактически из Синклита вышел, – Большерук с сомнением покачал головой. – Но не это главное. Главное в том, что никто не полезет в это дело накануне Синклита. Слишком опасно. Ослабишь себя, собратья съедят живьем. Тихохонько так скушают, ни одна косточка не хрустнет. Особенно, если Чудодей в самом деле уйдет еще до… Я делать сейчас ничего не буду. Силы коплю, вольным воздухом запасаюсь, и так на Слаевича столько извел! И тебе советую энергию воды поберечь. Стихия у тебя, понятно, неукротимая, но ведь и у нее силы не беспредельны.
– Данила Иванович, мы должны поддержать Чудодея.
– Я поддержу, – пообещал Большерук. – Но только не сейчас. После Синклита. В будущем поддержу! Вольный воздух со всеми стихиями дружен.
– Михаилу Евгеньевичу именно сейчас помощь нужна! Данила… Ему же смерть угрожает. Провидцы грают… После Синклита поздно будет.
– Но он о помощи не просит, так ведь?
– О, Вода-царица!
– Не надо взывать к своей стихии в доме другого колдуна! – остерег Данила Иванович.
– Если бы я мог один все сделать!
– Ты не пьян случайно? Не пахнет вроде от тебя, а ведешь себя, как пьяный. Заговоренной водой, никак, набрался. Роман, да ты что?! Иди, выспись, – посуровел Данила Иванович. – С помощью стихии пьянеть – последнее дело. Сколько колдунов так вот себя порешило – страсть. От тебя, признаться, не ожидал. На что силы, глупый, мечешь? На что? А?
Роман выругался и выскочил на крыльцо. Ярость его душила. Спасение рядом, а не спасти. Да, прав Данила Иванович. У Слаевича звездный час миновал, а из земляных колдунов больше никто помочь не может. Слабы все или попросту шарлатаны. Да и зачем помощь земли, если воздушный океан укротить некому?
Господин Вернон постоял немного, вдыхая влажный воздух. Ах, если бы Надя была сейчас с ним! Надя, Надежда, способная усиливать чужой дар! Но где она? Что с ней? Дар подсказывал Роману: жива. Но, возможно, грозит ей опасность, страшная опасность, Надя зовет на помощь, а он, Роман Вернон, не слышит.
Он зашагал по дороге, потом остановился, будто споткнулся. Надо к Аглае Всевидящей отправиться и узнать, что она видела. Возможно, что-то другое, не то, что Алексею почудилось. Может, намек какой подаст, хоть маленький, чуточный, но намек. К Аглае идти не хотелось смертельно. Роман ее никогда не любил, у них с Аглаей было сильнейшее колдовское отторжение. Тяжко им было подле друг друга. Ради себя никогда бы колдун не пошел к Аглае. Умер бы лучше. А тут…
Он ускорил шаги. Почти побежал. И вдруг налетел на человека, что выворачивал из-за угла. Едва не сбил того с ног. В последний момент успел схватить
– Извините… Я задумался… извините.
Женщина откинула капюшон с лица. Курносый носик, обсыпанный веснушками, полные улыбающиеся губы. Глаза в пол-лица. Волосы густой волной. Ну, просто с картинки. Да и фигура, и походка. За такой мужики толпой должны валить.
– Простите, – повторил Роман.
Женщина засмеялась. Что тут смешного? А впрочем, вид у него был наверняка глупый, когда он уставился на незнакомку.
– Роман! – воскликнула женщина. – О, Господи, Роман!
Он не понимал ее удивления. Прежде эту красавицу никогда не видел. Или… видел? Лицо вроде как знакомое… но нет, нет, он бы запомнил.
– Я думала, ты погиб! – Она вдруг обняла его и поцеловала в губы. – А ты живой. Какое счастье!
– Погиб? – переспросил он растерянно. – Когда?
– Что с тобой? Не узнаешь? Меня?! – Она схватила его за плечи и повернула так, чтобы свет фонаря лучше осветил ей лицо. – Глянь только! Это же я! Я!
Он наконец узнал, не лицо – голос.
– Как… – только и выдохнул он. – Глаша?
Смотрел и не верил глазам. Ну да, конечно, перед ним была Глаша. Только не уродина-утопленница, а живая красавица.
– Роман, да что с тобой? Замерз, что ли?
Ну разумеется, что-то от прежней Глаши в ней было. Особенно улыбка. И веснушки. И еще задорный смех.
– Как такое случилось? – выдавил он, наконец.
– Как случилось? Да что за дурацкий вопрос? Ведь это ты меня…
– Нет, ничего не говори! – опомнился он и зажал ей рот рукой.
Она протестующе замычала.
– Только не говори! – он отпустил ее.
– Да ладно. Могу не говорить. Мне-то что! – Она, кажется, немного обиделась. – У тебя-то все в порядке?
– В порядке… – то ли ответил он, то ли повторил ее последние слова. – Где ты живешь?
– А вот и не угадаешь. Ни за что! Роман, я так счастлива, ты не представляешь! – Она вновь расцеловала его. – Ну ладно, мне пора.
Глаша засмеялась, помахала ручкой и побежала по улице. Очень громко цокали ее каблучки, остро впиваясь в расколотый асфальт обочины.
– Глаша!
Он хотел догнать ее и вдруг остановился. Потому что увидел, куда она бежит. Она спешила к особняку Медоноса. Ворота уже медленно открывались ей навстречу, и там, за металлическими створками, как и прежде, было ничего не разглядеть – только слепящий оранжевый блеск, и Глаша вошла туда.
Стой, предательница!
Он кинулся за ней, позабыв, что сам должен вспомнить все. Не мог он отпустить ее к Медоносу. Но Глаша была уже внутри, и ворота за ней закрывались. Роман поднял тучу брызг, выплеснул всю воду из луж и канав, и, собирая за собой этот мутный смерч, с ветками, камнями, пустыми бутылками и пакетами, метнул в металлические ворота. Они загудели, посыпалась ржавая труха, она створка отломилась и стала крениться. Еще один удар, и ворота опрокинутся. Но он не сделал этого. Отступил. Глаша выбрала Медоноса – ее выбор. Он, Роман, ей указывать не имеет права. Противно, когда друзья предают. Да только здесь разве речь о дружбе?