Путь в Беловодье
Шрифт:
– Эй! – крикнул Роман. – Посетители явились.
Ему никто не ответил.
Роман откинул портьеру и очутился в просторной гостиной. Стены обиты бежевым тисненым шелком, в центре комнаты – столик с мозаичной столешницей, а вокруг – кресла с витыми ручками и изогнутыми ножками. Новенький шелк блестел в бледном свете осеннего солнца. Весело плясал огонь в огромном камине. На стенах – несколько пейзажей, писанных маслом; рамы тяжелые, резные, густо позолоченные. Колдун присвистнул. Все было точь-в-точь как в гостиной Гамаюнова в Беловодье. Только там – призрачное, колдовское. А здесь настоящее. Вернее – почти.
– Музей еще не работает, – сообщила
Берегиня усадьбы была невысокого роста, в темном костюме и бежевой блузке. Гладкие волосы, чуть тронутые сединой, отсвечивали маслянистой желтизной. Губы ярко накрашены. Только губы.
– Я ищу Эда Меснера, мы с ним договорились о встрече, – отвечал Роман.
– Так это вы ему звонили ночью?
– Я. Вместе с Базом Зотовым.
– Где же Баз? – живо спросила женщина.
– В машине нас ждет. Вы его знаете?
Женщина запнулась, сообразив, что разговаривает с незнакомым человеком.
– Вы-то кто будете, можно узнать?
– Я – Роман Вернон, колдун из Темногорска. А это Григорий Иванович.
– Лучший в мире хулиган, – отрекомендовался тот. – Здесь не требуется похулиганить?
– У нас не хулиганят, – заявила женщина, не поняв шутки. – Я сотрудник музея Галина Сергеевна, – представилась она. – Эдуард Робертович сейчас подойдет. Он просил немного подождать.
– Подождать! – взорвался дядя Гриша. – Мы гнали всю ночь, а нас просят подождать. Что за хулиганство!
– Буквально полчаса. Он сказал, что ему надо подготовиться. Вы можете пока осмотреть музей.
Колдун промолчал. Судя по всему, Меснер здорово обеспокоен возвращением Сазонова.
Нетрудно предположить, что в музее работает кто-то из людей Гамаюнова. Стен упоминал, что среди спасшихся во время бойни в Германии была девушка по имени Галя. Да, скорее всего, она из учеников Гамаюнова. То, что она работает здесь, свидетельствовало лишь об одном: Иван Кириллович полагал, что о Марье Гавриловне и ее усадьбе никому больше из опасных людей не известно. Во всяком случае, Колодин ничего о ней не знал. Возможно, Гамаюнов ошибался, как и в других случаях.
– Ну что ж, давайте посетим покои Марьи Гавриловны, – предложил Роман.
– Мы что, за этим сюда ехали? – пробурчал дядя Гриша, демонстративно вытащил из-за пазухи бутылку и хлебнул. – У вас, голубушка, глазированного сырка на закуску не найдется? Нет? Жаль.
– Здесь нельзя пить! – возмутилась Галина Сергеевна.
– Мне можно. Я хулиганом работаю. Какой же хулиган в музее без бутылки? Райкина не смотрели? Неужто? Здесь, правда, у вас греческого зала нет. Может, римский найдется? Я без выпивки в вашем музее никак не могу. Сердце просит. Mihi sic est usus, tibi ut opus fasto est, face. [1] – Вид у него был мрачный. Он постоянно оглядывался, будто ожидал нападения.
1
Мой обычай таков, а ты поступай, как знаешь. (лат.).
Роман сделал вид, что латынь в устах водителя «КамАЗа» его нисколько не удивляет.
Галина Сергеевна обиженно поджала губы:
– Выйдите тогда! – приказала.
– Куда выйти?
– В прихожую.
– Да пожалуйста. Кто бы был против. – Дядя Гриша демонстративно затопал назад. – Там у нас, в сумке, закусь должна иметься.
Все это был неплохо разыгранный спектакль. Что именно спектакль,
Роман прошел в гостиную, огляделся. Приметил три рамочки на стене, прикрытые синими шторками, подошел, бесцеремонно тронул ткань. Под занавесками были акварели. На двух – портреты мальчиков в матросских костюмчиках. Оба необыкновенно схожи. У одного рыжий вихор на макушке, у другого – темный. Роман прочел подписи. «Кирилл Гамаюнов» под одним и «Севастьян Гамаюнов» под другим.
Неужели этот смахивающий на амурчика малыш – дед Севастьян? Роман пытался отыскать сходство если не с дедом, то хотя бы с собой, или, вернее, с теми детскими фотографиями, что хранились в семейном альбоме. Пожалуй, малыш Сева имел что-то общее с Ромой Воробьевым в детстве. Как удивительны пути рока. Повернись судьба всей страны иначе, и маленький Роман рос бы в этой усадьбе, а не в поселке Пустосвятово. Он бы учил французский и латынь, читал бы книги из семейной библиотеки, его бы не дразнили в детстве и… у него бы не было волшебной реки. Или все-таки была? Кто знает, может, мы всегда выбираемся на тот берег, который нам предназначен? Вот только не у всех сил хватает доплыть.
От маленького Севы перешел колдун к портрету Кирилла. Почему-то Роман считал, что в лице маленького Киры должно проступать что-то неприятное. Но ничего отталкивающего не обнаружил – очень милое личико. Бумага даже не пожелтела от времени, а краски сохранили свой блеск и чистоту.
На третьей акварели неизвестный художник изобразил девочку. Розовое личико, белые кудряшки. Маленькая принцесса, да и только. Немного похожа на мать Романа. Вернее, на ее фото в детстве. До войны сделанное. До Второй Мировой.
– Это старшая дочь Марьи Гавриловны. Умерла в возрасте семи лет. Порок сердца. В тот же год первый муж Марьи Гавриловны растратил огромную сумму и утопился. Ужасный был человек, – прокомментировала Галя.
Роман толкнул ближайшую дверь. В Беловодье в соседней комнате томилась Надя. Здесь же был уютный кабинетик, на окне – болотного оттенка шторы с густой бахромой и кистями. В комнате стоял полумрак, и ярко освещена была лишь картина в небольшой апсиде. Юная девушка собиралась купаться и трогала ножкой воду, проверяя, не холодная ли. Фон картины потемнел от времени, но краски, которыми художник писал саму купальщицу, не померкли. Девушка была миленькая и почти как живая. Одна белая грудь с розовым соском обнажена. Картина не шедевр, конечно, но и не кич. Хорошая академическая школа рисунка и живописи. Роман подумал, что на это картину можно глядеть и два, и три часа. В одиночестве. Да, бездельно сидеть в мягком кресле и смотреть. Была у «Купальщицы» милая сентиментальность, в которой не принято признаваться на людях, но к которой многие и многие склонны.
Ожерелье колдуна начало слегка подрагивать и ощутимо покалывать шею.
– Это Марья Гавриловна? – спросил Роман.
– Она. Хороша, правда? Удивительной красавицей была, – зачем-то пояснила Галя, хотя и так было видно, что на полотне женщина красоты необыкновенной.
– Удивительно, что все это уцелело!
– К сожалению, далеко не все. Великолепная коллекция импрессионистов, которую Марья Гавриловна привезла из Франции, пропала в революцию. Она покупала картины по тридцать-сорок франков, так они были дешевы. Но несколько картин удалось найти и вернуть. Мы их пока не выставляем. Две картины Клода Моне и две – Альфреда Сислея. Пейзажи. И все – с водой.