Путь в революцию. Воспоминания старой большевички
Шрифт:
Протест было решено сделать коллективным — от имени всех социал-демократов, отбывавших ссылку в Минусинском уезде. Местом для собрания избрали Ермаковское — не только потому, что там проживала значительная группа ссыльных, но и потому, что Анатолий Ванеев, живший в Ермаковском, был серьезно болен и не мог передвигаться.
Не так-то просто было обмануть бдительность полиции и собраться всем вместе; но в общем сделать это удалось: одни получили разрешение навестить тяжело больного товарища — Ванеева, другие съехались под предлогом празднования дня рождения моей дочурки Оли.
Наша квартира была более просторной, чем другие, занимаемые ссыльными; поэтому
Так и встает перед глазами просто и непритязательно обставленная большая комната в нашей квартире на втором этаже крестьянского бревенчатого дома, где мы собрались. Над столом — висячая керосиновая лампа с плоским жестяным абажуром; по правую сторону от входа, в обоих углах — простые книжные полки; а возле окна — портрет Маркса, нарисованный Лепешинским. На столе — обязательный самовар, кое-какие закуски, а вокруг — кто на деревенской лавке и табуретах, кто на стульях, а кто-то даже на пустом ящике — расселись участники протеста.
Присутствуют петербургский рабочий А. С. Шаповалов, Е. В. Барамзин и Ф. В. Ленгник, приехавшие из Тесинского. Из Минусинска прибыли Г. М. Кржижановский с женой З. П. Невзоровой, В. В. Старков и А. М. Старкова; из Шушенского — В. И. Ленин и Н. К. Крупская, а также петербургский рабочий Оскар Энгберг. Здесь же «ермаковские» — М. А. Сильвин, Н. Н. Панин, В. К. Курнатовский и я с Пантелеймоном Николаевичем. Всего — пятнадцать человек. Ванеев, прикованный к постели тяжелой болезнью, и его жена Д. В. Труховская, не оставлявшая больного, — отсутствуют.
Кипя сдержанным негодованием, Владимир Ильич говорит о том, что появление программного документа «экономистов» не случайно, что «Кредо» весьма симптоматично и опасно, что пройти мимо этого явления нельзя. «Экономизм» — болезнь нашей социал-демократии, болезнь, с которой нужно решительно бороться. Его «символ веры» начинается с ложного утверждения, что в предшествующих революционных событиях, имевших место на Западе, рабочие — не участвовали. В качестве наиболее активной революционной силы выступала якобы только буржуазия, а рабочий класс борьбу за политические свободы не вел…
Ленина мы все слушали с напряженным вниманием. Он же, четко и определенно формулируя мысли, продолжал анализировать сущность «Кредо».
В «Кредо» утверждалось, что русские рабочие — в силу своей малокультурности, невежественности и забитости — неспособны к самостоятельному ведению политической борьбы с самодержавием. По этой причине им предлагали стать на путь исключительно экономической борьбы, на путь реформизма. В основе «Кредо» лежал отказ от каких бы то ни было политических требований, отказ от создания самостоятельной политической партии.
Владимир Ильич подчеркнул опасность выступления «экономистов» в период, когда русское рабочее движение идет на подъем и рабочий класс превращается в серьезную политическую силу. С большим жаром доказывал он, что не ответить на взгляды, выраженные в «Кредо», означало бы согласиться с ними, признать необходимость для российского пролетариата следовать за буржуазным либерализмом, пресмыкаться перед ним.
— Рабочий класс, — говорил Владимир Ильич, — начинает играть
В предложенной им резолюции Ленин выдвигал как первоочередную задачу организацию политической борьбы рабочего класса против самодержавия. Он выражал надежду, что революционная партия, опирающаяся на могучий рабочий класс и использующая революционные традиции прошлого, достигнет целей, к которым стремится марксизм.
Заключительная часть нашего совещания, на котором была принята резолюция, известная в партийной литературе под названием «Протеста российских социал-демократов», происходила в квартире Анатолия Ванеева. Он доживал последние дни и уже не вставал с постели.
Помещение, которое занимали Ванеевы, состояло из двух комнат — маленькой, где обычно и лежал Ванеев, и большой. В этой, второй комнате мы и собрались. Туда же перенесли кровать Анатолия, чтобы он мог лучше слышать.
Владимира Ильича избрали председателем; и он уселся на скамью за простой деревенский стол, стоявший в углу. Остальные разместились вокруг. Началось обсуждение резолюции. Нельзя сказать, что единогласие и общность взглядов были достигнуты сразу. Еще не для всех нас, ссыльных революционных марксистов, была понятна опасность идей, развиваемых в послании Кусковой. Ленину пришлось затратить немало энергии, убеждая, разъясняя, поучая…
Говорили много. А кое о чем и поспорили.
Казалось бы, на первый взгляд, какие у нас могут быть разногласия, коль скоро все мы — ортодоксальные марксисты? Но дело тут заключалось вот в чем.
Ленин, постоянно и очень внимательно следивший за марксистской литературой — как отечественной, так и заграничной, — проявлял сильнейшее негодование по поводу выступлений западных и российских ревизионистов; он и раньше восставал против стремления «легальных марксистов» лишить марксизм его революционной остроты, революционного существа; он, очевидно, давно уже пришел к выводу о необходимости дать оппортунизму бой. Поэтому, настаивал он, следует не просто сформулировать протест, а сделать его публичным. Некоторым же из нас казалось, что нет смысла столь активно опровергать мнение каких-то там неизвестных нам людей… Иные же считали, что вряд ли есть надобность ссориться с представителями общественного движения из-за того, что те несколько отходят вправо.
Но в том-то и состояла прозорливость Ленина, что за этим — казалось бы, не очень значительным — событием он видел гораздо большее: определенную закономерность развития буржуазной идеологии, ее попытку повлиять на рабочий класс. Он считал нужным заявить о том, что революционные социал-демократы продолжают борьбу за чистоту своих взглядов и за их боевую направленность.
Выступали, помнится, товарищи Шаповалов, Ленгник, Ванеев, а также и другие. Одни полагали, что тон резолюции излишне мягок — что она должна быть еще категоричнее и решительней. Об этом, в частности, говорил Анатолий Ванеев, выступавший страстно и горячо. Ф. В. Ленгник, наоборот, возражал против резкости и определенности, с которой в нашем «Протесте» указывалось на связь взглядов Кусковой с идеями Эдуарда Бернштейна. Ленгник считал, что нам, рядовым марксистам, заброшенным в сибирскую глушь, не следует порочить такого — как он говорил — видного ученика К. Маркса, каким являлся Бернштейн, и что нам трудно судить о подлинном состоянии марксистской теории в Европе; позднее, впрочем, он убедился в своей ошибке.