Путь в Версаль (др. перевод)
Шрифт:
Потом, не говоря ни слова, он схватил Анжелику за руку и потащил из комнаты.
В замке было пусто и темно, но луна уже взошла, и отсветы высоких окон ложились на плиты пола.
Рука Филиппа крепко сжимала хрупкое запястье Анжелики, и она различала удары собственного сердца. Но уж лучше так… У себя в замке Филипп обрел такую жесткость, какой в королевском дворце за ним и не водилось. Наверное, таким он становился на поле боя, сбрасывая с себя личину мечтательного красавца-придворного и представая в своем настоящем обличье: благородного воина, всегда идущего только напролом… Почти варвара…
Они спустились по
Над прудом плыл серебристый туман. На небольшой мраморной пристани Филипп толкнул Анжелику к лодке.
– Залезайте! – сухо бросил он.
Он тоже шагнул в лодку, бережно поставив ларец между сиденьями. Анжелика услышала, как звякнула якорная цепь, и лодка медленно отошла от берега. Филипп взял одно из весел и направил лодку на середину пруда. Лунные блики играли на складках его белого атласного камзола и на посыпанных золотой пудрой буклях парика. Было слышно, как киль трется о жесткие листья водяных лилий. В воду попрыгали испуганные лягушки.
Тогда Филипп посмотрел на Анжелику, и она содрогнулась. Он встал и пересел поближе. Это движение, в такой час и в такой феерической обстановке, могло означать и любовный порыв, но ее парализовал страх.
Медленно, с той грацией, какая была свойственна любому его движению, он положил руки на горло Анжелики.
– А теперь, моя милая, я вас задушу, и вы отправитесь вслед за вашим проклятым ларцом на дно, – тихо сказал он.
Она заставила себя не двигаться. Он либо смертельно пьян, либо сумасшедший. В любом случае он способен ее убить. И она не может ни позвать на помощь, ни защищаться. Неуловимым движением она положила голову на плечо Филиппа, и ее лоб ощутил трогательное прикосновение небритой мужской щеки. Все кончено… Над прудом плыла луна, под сиденьем лодки покоился ларец, поля и леса спали, разворачивался последний акт трагедии. А может, это и справедливо, что Анжелика де Сансе умрет от руки молодого божества, которое носит имя Филипп дю Плесси?
Вдруг дыхание вернулось к ней, кольцо, сжимавшее горло, ослабло. Она увидела перед собой искаженное злобой лицо Филиппа. От ярости он скрипел зубами.
– Да черт побери! – ругнулся он. – Неужели никакой страх не в силах склонить вашу мерзостную, полную гордыни голову? И ничто не заставит вас кричать, умолять о пощаде?.. Ну погодите, вы у меня еще закричите!
Филипп впился в нее мрачным взглядом. Эта женщина была не как все. Ни слез, ни крика, она даже не вздрогнула. Она его не боялась! И уязвленным оказался он! Она его принудила, она его унизила… Ни один мужчина не позволил бы так себя унизить. За такое платят только жизнью… На такое оскорбление дворянин отвечает ударом меча, крестьянин – палки. Но чтобы женщина!.. Какого удовлетворения можно требовать от этих скользких, вялых, лживых созданий? Да к ним прикоснуться – все равно что к ядовитой твари… Они так опутают словесами, что не заметишь, как останешься в дураках… да еще к тому же и сам будешь виноват!
О! Не всегда женщины побеждали! Филипп знал, как им отомстить. Он вволю насладился рыданиями, воплями о пощаде и мольбами тех девчонок, что он насиловал во время походов, отдавая их потом на потеху солдатам.
Он мстил им за те унижения, которым его подвергали в юности.
Но как справиться с этой? За выпуклым гладким лбом, за взглядом зеленых глаз таилось все изощренное коварство, вся
Если она не сдалась, так только по привычке не сдаваться и давать отпор.
Он снова грубо, как тюремщик, схватил ее за руку и повел в замок.
Поднимаясь по лестнице, она заметила, что он снял со стены охотничий арапник.
– Филипп, – сказала она, – давайте на этом остановимся. Я понимаю, вы сейчас пьяны. К чему нам препираться? Завтра…
– Ну уж нет! – саркастически протянул он. – Разве я не дал обязательство исполнить свой супружеский долг? А до этого я намерен вас немного наказать, чтобы отбить у вас охоту к шантажу. Не забывайте, мадам, что я ваш повелитель и могу делать с вами что захочу.
Она попыталась увернуться, но он хлестнул ее арапником, как норовистую, непослушную собаку. Она вскрикнула скорее от унижения, чем от боли:
– Филипп, вы с ума сошли!
– Вы попросите у меня прощения! – проговорил он, стиснув зубы. – Вы еще попросите у меня прощения за все, что сделали!
– Нет!
Он втолкнул ее в спальню, захлопнул дверь и принялся стегать арапником. В этом он знал толк. Должность главного ловчего Франции он получил заслуженно.
Анжелика закрыла руками лицо, чтобы хоть как-то защититься. Инстинктивно отворачиваясь, она пятилась назад, пока не уперлась спиной в стену. Вздрагивая при каждом ударе, она кусала губы, чтобы не застонать. Но внезапно ее охватило странное чувство. Неистовый бунт сменился ощущением справедливости наказания. И она крикнула что было силы:
– Хватит, Филипп! Хватит! Я прошу у вас прощения!
Он застыл, удивленный легкой победой.
– Я виновата… Я была к вам несправедлива…
Филипп пребывал в растерянности. Нет, она все еще над ним издевается… Пытается уйти от наказания, разыгрывая покорность! Как легавая сука! Все они таковы! Упрямятся, пока в силе, а под плеткой ползут на брюхе! Но в голосе Анжелики звучала искренность, и это его смущало. Может, она действительно не такая, как все, и надолго оставшееся в памяти воспоминание о баронессе Унылое Платье – не просто видимость?
В полумраке спальни лунный свет соперничал с пламенем факела. Филипп смотрел на хрупкие белые плечи, исхлестанные плетью, на нежный затылок и лоб, которым она уткнулась в стену, как раскаявшийся в своих прегрешениях ребенок… Изнутри вдруг поднялось неистовое желание, необычное, ни на что не похожее. Ни одна из женщин не вызывала в нем такого… И это не было привычное, слепое требование плоти. Это было какое-то таинственное, сладостное влечение.
У него вдруг возникло предчувствие, что с Анжеликой он достигнет чего-то неизведанного, ступит на территорию той любви, которую безуспешно пытался найти во множестве позабытых женских тел…
Он ощутил, как его высохшие губы изнывают от желания утолить жажду, соприкоснувшись с нежной, благоуханной плотью.
Прерывисто вздохнув, он отшвырнул прочь арапник и решительно сбросил камзол и парик.
И смятенная Анжелика вдруг увидела, что он стоит перед ней полураздетый и безоружный, как архангел, вынырнувший из мрака… Без парика, с коротко остриженными светлыми волосами, он походил на аркадского пастуха. Кружевная рубашка распахнулась и обнажила гладкий белый торс, руки рванулись в стороны, да так и застыли.