Путь воина
Шрифт:
Исчезла Руфина так же незаметно, как и появилась. На какое-то время она затихла на груди у Гяура, и он, уставший от суетного дня и страстной ночи, задремал. Проснулся уже от легкого поскрипывания лестницы.
«Нужно немедленно съезжать из этой обители, — покаянно молвил себе князь. — Очевидно, она и есть то адово место, на котором Сатана испытывает тебя всеми доступными ему грехами…»
Но прошло несколько минут, он закрыл глаза и, подставив лицо первым проблескам рассвета, вдруг понял, что не осознает себя грешным ни перед Всевышним, ни перед теми женщинами, с которыми был до этой ночи. Каждая из них по-своему нежна и по-своему прекрасна. И то, что происходило между ним и женщинами, принадлежит к тем интимным, самым сладостным воспоминаниям,
А еще он подумал, что если бы случилось так, что все эти женщины сошлись бы вместе и предстали перед ним как видения судьбы и грезы еще одной любовной ночи, у него не хватило бы подлости отречься хотя бы от одной из них. Как бы при этом ни относилась к нему каждая из женщин, как бы ни воспринимал его сластолюбие Господь.
39
Заметив Хмельницкого с довольно большой свитой, в польском лагере решили, что его появление и есть начало того сражения, которого все они ждали и боялись.
Однако шло время. Люди из свиты возвращались к выстроенным неподалеку войскам, галопировали перед командующим, о чем-то докладывая. Получив новый приказ, вновь отправлялись то ли к мощному заслону, которым казаки перекрывали доступ полякам к реке, истощая их жаждой; то ли к стоявшей по ту сторону реки артиллерии, неспешно, надоедливо постреливавшей в сторону войска Потоцкого.
И польские офицеры уже начали утрачивать понимание того, что, собственно, намеревается делать Хмельницкий и в чем смысл его появления в какой-нибудь сотне метров от их лагеря. При этом сам гетман все это время удерживал коня на небольшом пятачке на краю возвышенности, и конь этот казался таким же неподвижным, как и его всадник.
— Что бы все это могло значить? — проскрипел зубами Стефан Потоцкий, обращаясь к киевскому воеводе полковнику Чарнецкому [23] .
— Нужно помнить, что перед нами — командующий, которого обучали не во французской военной академии, а в иезуитской коллегии, — спокойно ответил тот.
— Не думал, что вы — иезуитоненавистник.
— Готовя своих воспитанников к выживанию в сложном мире, сотканном из интриг, подлых убийств и войн, иезуитские наставники прежде всего воспитывают в них адское многотерпение и сатанинскую невозмутимость. Перекрыв нам доступ к воде, за каждый глоток которой мы вынуждены платить жизнями наших солдат, лишив возможности пополнять провиант, он теперь истощает нас морально.
23
Стефан Чарнецкий. Известный польский военачальник, который был киевским воеводой, а затем коронным обозным, то есть ведал армейскими поставками и…артиллерией. В последние годы своей жизни был коронным гетманом.
— Эй, капитан! — развернул Потоцкий коня в сторону стоявшего неподалеку командира саксонских бомбардиров. — Ну-ка, развейте эту свиту залпами из орудий!
— Это ничего не даст, ваша светлость, — усомнился Чарнецкий. — Куда важнее понять, что задумал этот казачий иезуит, почему сегодня он вдруг прибег к параду своего воинства.
— Если наши пушки ничего не дадут, что же тогда, по-вашему, даст?
Чарнецкий молча взглянул на командующего. Этот юный аристократ чем-то напоминал ему эллина — закованный в латы, крепко сбитый темноволосый воин, предпочитавший идти в бой без шлема, поскольку знал, что его кудри служат офицерам таким же ориентиром, как полковой штандарт. А еще — загорелое волевое лицо, на котором каждая линия была нанесена с истинно божеским пониманием мужской красоты, но в котором уже сейчас прочитывалось нечто роковое и недолговечное.
— Только не ядра. Возможно, они и распугают свиту Хмельницкого, но не заставят сойти с пьедестала его самого. И не изменят его намерений.
— Так что же мы должны предпринять? — нервно попытался уточнить Потоцкий.
— У нас остается только один выход, — заговорил доселе молчавший королевский комиссар Шемберг, — оставить весь обоз, налегке неожиданно
— Если он неподалеку, тогда есть смысл дождаться его в лагере, — возразил полковник Сапега [24] ,?командовавший небольшим польско-литовским отрядом ополченцев.
— Не слышу вашего ответа, господин Чарнецкий, — настаивал на своем командующий, стараясь не тратить времени на полемику с Шембергом и Сапегой.
— Пока что мы должны учиться вести себя так, как ведет себя Хмельницкий. И напрасно вы считаете, что он готовится к бою. По-моему, наоборот, хочет, чтобы мы привыкли к его появлению перед нашим лагерем и смирились с ним. Он ждет тех самых выстрелов из орудий, без которых не может обойтись наш с вами польский гонор. А после этого приблизится к нам на расстояние пистолетного выстрела, храбро взберется на вал и предложит перемирие. Предложит, сжалившись над нами, с истинно церковным великодушием великого полководца.
24
Казимир Леон Сапега, литовский военный и политический деятель. В битве под Желтыми Водами ему удалось уцелеть. Вместе с Чарнецким он попал в плен, однако был помилован Хмельницким. Впоследствии Сапега стал литовским подканцлером, то есть вице-премьером литовского правительства.
Они стояли у самого вала, на возвышенности, на которой, за редутами, находилось пять мощных орудий, готовых разметать любой строй. И не будь рядом Чарнецкого, генерал Потоцкий давно разразился бы несколькими залпами.
— Пальните же, пальните, ваша светлость, — уступил его душевным терзаниям полковник. — Иначе нам еще долго не вывести их гетмана из состояния этой военно-иезуитской пытки.
Саксонцы тотчас же пожертвовали несколькими ядрами, уложенными у позиций по обе стороны от холма, однако на Хмельницкого они не произвели абсолютно никакого впечатления, хотя кто-то из его свиты был убит, кто-то ранен. Зато, как только орудия умолкли, гетман спустился с холма и, сопровождаемый свитой из двадцати офицеров и стольких же недавно перешедших на его сторону украинских драгун, не спеша направился прямо к тому месту, где стояло командование польского корпуса. Потоцкий и Чарнецкий многозначительно переглянулись. Но Потоцкий — растерянной, а Чарнецкий — иронично-победной улыбкой, которой хотел напомнить, сколь удачно ему удалось спрогнозировать поведение казачьего гетмана.
— Разрешите вновь ударить, господин генерал, только теперь более прицельно, — появился рядом с Потоцким капитан бомбардиров.
— Раньше нужно было «прицельно», — зло проворчал тот.
— Для поражения любой цели нужна пристрелка, — объяснил ему артиллерийский офицер. — Мы ее произвели, теперь позвольте ударить залпом.
— Вы же видите, что командующий казаков идет к нам как парламентер, — процедил «польский Македонский». — Или вам такое понятие не знакомо?
Метрах в ста от лагеря Хмельницкий движением руки остановил свою свиту и охрану, а сам еще больше приблизился к валу. Теперь его мог поразить любой поляк, у которого сдали бы нервы или который бы решился выстрелить в гетмана, не имея на то позволения своего командующего. И Потоцкий признал, что нужно обладать истинно иезуитским хладнокровием и верой в свою судьбу, чтобы столь отважно и безоглядно рисковать собой.
— Я вижу перед собой командующего войсками, генерала Стефана Потоцкого? — спросил Хмельницкий по-польски.
— Он перед вами, — ответил Чарнецкий, видя, что с ответом молодой граф Потоцкий не спешит.
— Я уже посылал своих парламентеров. Поскольку их миссия не удалась, теперь, как видите, явился лично. Хочу подтвердить, что не желаю проливать кровь ни польских воинов, ни своих казаков.
— Если вы этого не желаете, — с презрением ответил Потоцкий, — так уведите свою взбунтовавшуюся голытьбу, сложите оружие и заставьте старшин вновь присягнуть на верность королю.