Путь воина

Сушинский Богдан Иванович

– Слушая ваши мрачные пророчества, можно подумать, что вы возвели не мощную крепость, а лагерь из казачьих повозок, – недовольно пробрюзжал Конецпольский, гордившийся крепостью так, словно это он начертил план и собственноручно возвел на днепровском берегу гранитное чудо, становившееся отныне самым южным форпостом Речи Посполитой.

– Иногда лагеря из повозок бывают не менее неприступными.

– Давайте лучше попытаемся взглянуть на этот замок глазами будущего казачьего гетмана, – напомнил Конецпольский французу о стоявшем рядом Хмельницком. – Что скажете, господин генеральный писарь, как вам эта крепость? Небось повнушительнее, чем Каменец? Рискнули

бы взять ее штурмом?

– Не только бы рискнул, но и взял бы.

– С казачьей пехотой да против двадцати восьми крепостных орудий и нескольких тысяч ружей и фальконетов?

– Видите ли, господин коронный гетман, – ответил Хмельницкий, с пренебрежительной улыбкой перейдя на латынь. – Как говорили в таких случаях древние, «что руками сделано, то руками и будет разрушено».

Конецпольский подозрительно оглянулся на маявшихся в невостребованности казачьих офицеров, будто подозревал, что эти несколько человек ринутся на приступ замка сейчас же.

– Потому что не о защите этой твердыни государства польского думаете, – гневно изрек он. – Нет, господин Хмельницкий, существуют крепости, которые вечны так же, как вечны империи, их сотворившие. Символами вечности они остаются даже тогда, когда враги превращают их в руины.

– Красиво сказано, господин Конецпольский. Мудро. Только вряд ли это о Кодаке.

…И вот теперь штурмовые сотни отходили к гряде небольших холмов, а орудия Кодака победно палили им вслед. Однако на гребнях холмов уже появились передовые отряды трех полков, которым надлежало ринуться на настоящий штурм, причем сразу с трех сторон. В то же время десятки лодок и больших плотов начали блокировать Кодак со стороны Днепра. Их экипажи не только перекрывали путь подкреплению, которое могло прибыть по реке, но и готовились имитировать нападение на крепость, чтобы отвлечь на себя хоть какую-то часть гарнизона.

– Что, гетман, пора? – нетерпеливо привстал в стременах полковник Кривонос. – Нельзя давать полякам передышки, она смертельно вредна им.

Хмельницкий прислушался к очередному залпу крепостных орудий, ударивших в этот раз по плотам и лодкам. Осажденные поняли, какую опасность таят эти «речные казаки», и заметно занервничали.

– А мы не полякам, мы себе дадим передышку. Разошли вестовых и прикажи прекратить штурм.

– Но мы не должны застревать здесь. Дня через два-три поляки могут прислать сюда большой отряд, возможно, целый корпус.

Хмельницкий с философской грустью взглянул на возвышавшуюся перед ним мощную крепостную стену, на выдвигавшиеся к ней по луговой долине штурмовые отряды, тащившие огромные лестницы словно кресты, с которыми надлежало подниматься на Голгофу; прислушался к артиллерийской дуэли, в которой три казачьи пушчонки противостояли по крайней мере двадцати пяти польским.

– Не имея артиллерии, мы действительно увязнем в этих оврагах и в обмен на гору камня положим горы своих воинов. Тебе нужна такая победа, полковник?

– Но иного способа не существует, – пожал плечами Кривонос, не понимая, к чему клонит командующий. – Ведь штурмовал же этот замок гетман Сулыма. И ничего, взял, и крепость тогда почти полностью разрушил…

– Чем закончились эти его штурмы, тебе известно не хуже, чем мне, – в Варшаве на плахе.

– Это случилось уже после штурма.

– Пусть небольшие группы повстанцев еще несколько раз подойдут к валам, но лишь для того, чтобы поляки слегка обстреляли новобранцев. Только для этого. На штурм не идти, разить гарнизон из ружей и фальконетов. Остальным силам отступить за холмы и рассредоточиться.

– Начинать

святое дело с поражения?! – все еще не верил Кривонос в то, что Хмельницкий вот так, запросто, возьмет и отрешится от штурма ненавистной для всех казаков польской крепости. – Нам нужна победа, гетман. Здесь, под этими стенами, – указывал он острием сабли на мощные башни Кодака, – нам нужна только победа, весть о которой наши тайные гонцы могли бы тотчас же разнести по всей Украине. Только тогда народ поверит, что мы не просто еще одна ватага, решившая поразмяться в легких баталиях, а настоящая повстанческая армия. Вспомнит Сулыму – и поверит.

– Все, что ты говоришь, полковник, верно. И все же мы оставим у крепости не более двухсот человек [13] , – настаивал на своем Хмельницкий. – Чтобы они мельтешили на виду у гарнизона, не подпуская к крепости никакие обозы. И запомни, полковник, мы начали эту войну не для того, чтобы перед нашими войсками пала какая-то затерянная в степях крепость, а чтобы под их натиском пала сама Польша. Это не одно и то же, полковник, не одно и то же.

13

По поводу штурма Кодака историки резко расходятся во мнении. Одни утверждают, что Хмельницкий сразу же захватил ее и разрушил. Другие же аргументированно доказывают, что гетман, войско которого тогда еще оставалось малочисленным, не имеющим достаточно артиллерии, не стал тратить время и силы на эту крепость, благоразумно оставил ее в тылу, под присмотром небольшого заслона, а сам двинулся навстречу армии польского командующего Н. Потоцкого. Вторая версия представляется автору более правдоподобной.

20

На эту карету в Черкассах мало кто обратил бы внимания, если бы не украшавший ее передние и задние стенки королевский герб. Она появилась на улицах города, который вот уже несколько месяцев был ставкой коронного и польного гетманов, в сопровождении тридцати крылатых гусар и десяти закованных в броню литовских татар-лучников – но мало ли в то время прибывало в Черкассы карет и обозов!

Многие шляхтичи являлись на зов коронного гетмана не просто с личной охраной, но и с целыми хоругвями наемников, слуг и воинов дворянского ополчения своего края. Но вот королевский герб… Даже коронный гетман имел право только на герб своего рода да на усиленную охрану. В карете с королевским гербом в этой имперской глуши мог появиться только воин из королевского рода или же комиссар короля по особым поручениям, облеченный особой королевской властью.

Постовые и дозорные разъезды эту карету останавливать не решались. А если кому-то, по серости его душевной, и приходило такое в голову, то объяснялся с ним начальник конвоя ротмистр Колевский, предпочитавший вообще ни с кем не объясняться. Или же объясняться так, что у интересующегося мгновенно исчезал всякий интерес к карете и ее высокородному таинственному обитателю.

Время от времени карета останавливалась у одного из домов, в котором квартировал тот или иной офицер, и из нее выходил невысокий человек в черном дорожном плаще, черной шляпе и с длинной черной шалью вокруг шеи. Он никогда не входил в дом. Ротмистр Колевский вызывал офицера во двор и тут же представлял его тайному королевскому советнику господину Вуйцеховскому, прибывшему из Варшавы с особым поручением короля и коронного канцлера князя Оссолинского.