Путь всех призраков
Шрифт:
Пласс сорвалась на крик:
– Звезда и Рок!..
Над «Редутом» вихрем кружились лучи мировых линий, исходивших из черного центра бреши. С каждым движением они изменяли ландшафт, сдвигая его черты на десятки метров, увеличивая, их или уменьшая, так что вся земля была покрыта рябью.
Олми такого себе и представить не мог. «Редут» покоился посреди детского кошмара - холмы были усажены, как деревьями, человеческими руками и ногами, отделенными от тел; их пальцы судорожно сжимались и разжимались. На одном холме стоял замок, сложенный из зеленых стеклянных кирпичей, с одной огромной распахнутой дверью
– Мой муж рассказывал об ассистенте Исы Данны, Рэме Чако… Его размножили и заставили бегать на четвереньках.
Великан, стоявший в дверях замка, медленно поднял огромную руку, и ящерицы, давя друг друга, выбежали со двора и принялись прыгать, будто пытаясь ухватить зубами пролетавший над ними посадочный аппарат.
Олми услышал, как кровь бьется у него в висках. Он не мог заставить себя поверить, что все это - реальность. Собственно, не было никакой причины считать это реальностью в каком-либо смысле, понятном для его тела. Расп и Карн, в свою очередь, растеряли прежнюю уверенность и сидели, прижавшись друг к другу. Ключи на тесемках болтались у них на запястьях.
Аппарат развернулся контактными точками навстречу тяговым полям «Редута». В кабину хлынул, словно струя крови, яркий свет. Олми приказал компьютеру вывести широкоугольное изображение «Редута» и окрестностей. Изображение медленно развернулось в тесноте кабины.
Казалось, изменения никогда не прекратятся. Что-то не только рассекло на части человеческое тело - или много тел - и немыслимо исказило эти части, но и с мыслями и желаниями человеческими сделало то же самое, а то, что получилось в результате, рассеяло вокруг, не придерживаясь никакого видимого порядка.
В долине - именно такой, как описывала Пласс, - сидела на корточках возле колыбели, в которой копошились сотни голых людей, огромная, вровень с фигурой в дверях замка, синекожая женщина. Она медленно опустила руку в котел человеческой плоти и стала ее перемешивать. Длинные волосы женщины превратились в лучи и залили все вокруг густым, тяжелым зеленым свечением.
– Матерь геометрий, - прошептала Карн и спрятала лицо в ладонях.
Олми не мог отвернуться, но все, что в нем было, желало уснуть, умереть, а не признавать то, что он видел.
Пласс заметила его мучения. Каким-то образом она нашла силы оторвать взгляд от непостижимого зрелища.
– Нет нужды это понимать.
– Ее тон был как у ворчливой школьной учительницы.
– Оно поддерживается благодаря неиссякающему источнику энергии и монолитной, лишенной сознания воле. Здесь нет ничего нового, ничего…
– Я и не хочу понимать, - перебил ее Олми.
– Мне нужно знать, что за этим кроется.
– Соответствующая сила, будучи правильно направлена, способна создать все, что лишь может себе представить разум… - начала Карн.
– Больше, чем может представить себе какой-либо разум, подобный нашему, - сказала
– Это единство, а вовсе не разум.
На мгновение гнев захлестнул Олми, он хотел заорать, но глубоко вдохнул, взял себя в руки и спросил у Пласс:
– Разум, не имеющий целей? Если здесь чистый порядок… Карн перебила его, пропев чистым высоким голосом:
– Подумайте о мирах порядка. Перед нами лишь систематизация, низшая форма порядка, здесь нет ни мотива, ни направления. Дальше бывает самосоздание - порядок может перерабатывать ресурсы и воспроизводить сам себя, распространяться. Потом начинается творчество, воспроизведение, при котором материя превращается во что-то новое. Но когда творчество буксует, когда разума нет, а есть лишь сила, оно становится просто усложнением, бесконечной спиралью переделывания созданного. Что же мы видим внизу? Пустое усложнение. Ничего нового. Никакого понимания.
– В этом есть некая мудрость, - нехотя признала Пласс.
– Но все же альтинг должен существовать.
– А все это… усложнение?
– спросил Олми.
– Оно испорчено бессмертием, - сказала Пласс, - бесконечными запасами сырья. В своей сущности оно никогда не обновляется. Порядок без смерти, искусство без критики и обновления, окончательный разум вселенной, где существует лишь изобилие, возможна лишь радость, а разочарование неведомо.
Посадочный аппарат все время дрожал. Система инерционного контроля не могла справиться с постоянно изгибавшимися лучами многих мировых линий.
– Похоже, речь идет об избалованном ребенке, - сказал Олми.
– Куда хуже, - ответила Карн.
– Это мы с Расп - избалованные дети. Своевольные и, наверное, глуповатые. Люди глупы, неразвиты, все время учатся, никогда у них ничего не получается. А там, за брешью, по ту ее сторону…
– Постоянный успех, - усмехнулась Расп.
– Полный и подлинный. Оно не умеет учиться, а способно только изменяться.
– Дейрдре Енох никогда не нравились ограничения, - сказала Пласс, глядя на Олми в поисках поддержки.
– Она отправилась искать настоящий рай.
Ее глаза блестели от возбуждения, вызванного непосильным страхом и отчаянием.
– Возможно, она его нашла, - сказала Карн.
5
– Не могу сказать, что вы желанные гости, - тяжело ступая им навстречу, проговорила Дейрдре Енох. За спиной Олми, в камере возле самой вершины стальной пирамиды «Редута», посадочный аппарат встал на опору и издал звук, похожий на вздох.
Олми пытался сравнить эту пожилую женщину с теми изображениями Енох, что хранились в записях. Голос был похож, только ниже и почти лишен эмоций.
Она шла им навстречу. Расп, Карн и Пласс остановились возле Олми. Позади Енох, в переливах мягких янтарных огоньков, светившихся внизу по периметру помещения, колыхалась шеренга еще из десятка мужчин и женщин. Все они были стары и облачены в черное. С седых как лунь голов свисали серебряные ленты.
– Вы прибыли в дом ожидания, где ничему нет завершения. Зачем вы прибыли?
Олми не успел ответить: Енох улыбнулась, и ее лицо, изрезанное глубокими морщинами, будто треснуло от доселе неведомого ему выражения.