Путь
Шрифт:
— Я сам уехал!
— Много ли ты сам понимал тогда — в десять-то лет? — махнула рукой Гаяне.
— Да что ты к парну под кожу лезешь, зачэм? — встрепенулся Гаспар.
— Подождите, дядь Гаспар. Тёть Гаяне, но ведь это вы мне про любовь к детям рассказываете, а я про другую — между мужчиной и женщиной.
— Алек, мальчик мой, любовь не надо делить, она, как цветок — если разорвешь его на части, то он умрёт и не превратится в несколько других цветков. Вот сам подумай, сначала ты любишь тех, кто старше тебя — родителей, например. Потом — сверстников и ровесников, а потом начинаешь чувствовать нечто новое, когда у тебя появляются
— Исключения, конечно, могут быть, но, в целом, вряд ли, — отрицательно покачал головой Алек и даже поджал нижнюю губу. — Я бы даже сказал, велика вероятность, что у такого ребёнка будут проблемы с проявлением эмоций, да и вообще, там и с психикой явно не всё в порядке, и даже задержки в развитии возможны. Не у всех, но у восьмидесяти процентов таких детей точно. Это же сензитивный период — с рождения до трёх-четырёх лет, он очень важен для человека. Если в течение этого периода не вложить в ребёнка каких-то основных человеческих понятий, то, возможно, они никогда так и не проявятся во взрослой жизни.
— Погляди, какой умный парень вырос, Гаяне, любовь моя! — туманным, но весёлым взором оглядел присутствующих Гаспар. — Я тэбе всэгда говорил, что наш Алек акадэмик станет или даже профессор! Моя голова вылечил, сам сколько всэго знаэт, так давайте выпьем…
— Да подожди ты, Гажо! Дай человеку объяснить, он же о важных вещах спрашивает! — прикрикнула Гаяне на мужа и снова повернулась к Алеку. — Послушай меня, мальчик мой, чтобы понять, что такое любовь — настоящая любовь я имею в виду, нужно почувствовать все её грани. Вот будут у тебя дети, тогда ты и поймёшь, что можно любить много людей. Не кого-то больше, а кого-то меньше, а просто всех по-разному.
*
— Слюшай, Алэк, дорогой, оставайся у нас, я пойду, ещё принесу графинчик, а? Писидым, пагаварым! — уговаривал Алека глубокой ночью уже порядком осоловевший Гаспар и протянул ему бокальчик.
— Нее, дядь Гаспар, извините, но мне домой надо. Я у себя в квартире не был уже очень давно. Да и вообще, помыться надо, отдохнуть, — собирался у порога Алек и внезапно пьяно расплылся в предвкушении. — Поэтому я лучше сейчас в мобилку прыгну и прямо к дому погоню, да ещё посигналю, чтобы упырь этот увидел!
— Какой упырь? Ты о ком? — изогнула бровь Гаяне.
— Управдом наш, этот, как его?..
— Так его похоронили.
Алекс сразу начал трезветь. Он наморщил брови, опустил бокал на стол, наклонился вперёд и внимательно вгляделся в Гаяне:
— Как похоронили? Я про нашего управдома, в моём доме который.
— Похоронили, — подтвердила она. — Не так давно, кстати.
— Да, — подтвердил Гаспар. — Совсэм нэдавно.
— А как? — изумился Доктор. — Почему?
— Избили какие-то ироды, — резко вытянула Гаяне вперёд пятерню, будто отталкивая невидимого противника. — Нашли человека в беседке под утро, до полусмерти избитого. Он ещё дышал, потом уже в госпитале умер. Так отмутузили, что сломали рёбра, те проткнули внутренности, потеря крови… Страшно.
— А кто
— Нет, так и не нашли до сих пор! Ищут, говорят. Полисная полиция, союзная тоже, — вздохнула Гаяне. — Хоть он и не очень был приятный человек, но такого не заслужил.
— Нэт, нэ заслужил! Собачий смэрть! — горестно потряс головой Гаспар.
Быстро-быстро Доктор собрался, на посошок пить не стал, попрощался с радушными хозяевами и поплёлся домой пешком. На мобиле не поехал, возможно потому, что был пьян и не мог позволить себе сесть за руль в таком состоянии. Хотя, скорей всего, Алек просто придумал отрезвить свой разум на довольно прохладном вечернем воздухе Ахеи. Август доживал последние дни, жарынь спала, и начиналась очень тёплая затяжная осень с прохладными ночами. Природа освежала, но мысли не давали покоя. На душе было паршиво, хоть алкоголь и слегка смягчал это чувство.
Александр хорошо понимал, что случилось с управляющим, и кто всему виной, кстати! И это, малака, он сам, а кто ещё-то?! Не случайно же всё это? Или случайно?! Да ну нахер! И зачем он придумал эту дебильную историю о том, что управдом рассказал ему о поджидающих бандитах? Зачем он её на Совете рассказал? А тогда это казалось так здорово, так весело и остроумно! Ой, мудила! По всей видимости, Орлан Кащею передал, и тот отомстил, собака! Ну, зачем, а? Ну, зачем он языком треплет всегда, когда не следует, а?
— Как зачем? Чтобы обезопасить себя от Кащея! — вдруг откуда-то из левого полушария воскликнул внутренний голос. Но спокойней не стало, и ощущение гадливости не исчезло. Мысли потекли дальше. — Да, это был неприятный человек, но ведь он… Человек же… Он рос, был маленьким, учился, думал, мечтал, любил и ненавидел… Управдом — он такой же, как и я, и тоже, наверное, неплохой дядька, просто говнистый… Ой, или о мёртвых же только хорошо говорят?
— Он меня сдал? Сдал. Рассказал, что я при деньгах? Рассказал. Если бы Кащей с бандой меня тогда поймали, то что бы они сделали? Тоже бы убили. Так что…
Поддаваясь на логичные уговоры внутреннего голоса, чувство вины вроде бы ушло, уступив место глухому стыду и заставив идти быстрее. Размышления крутились в голове, как шершни возле пчелиного улья.
— Я же мог простить? Мог ведь?! Но не простил и, получается, отомстил так, как этого человек не заслужил. И как теперь с такой мыслью жить? Ведь я мог просто проигнорировать обиду, но расквитался так, что разрушил и сгубил живую душу. Да ещё в таких муках, — Доктор представил страдания несчастного, и по лицу его пробежала такая волна отвращения к самому себе, что он даже поморщился.
А дальше как накатило — возник захлёбывающийся в крови, бьющийся в агонии Симон Вуйчик, падающий без головы Витя Комар, разлетающийся затылок бармена, взрывающуюся грудь Конти, бледное лицо с синим затылком лежащего в гробу Ваньки Котлина, которого Доктор успел посчитать своим другом. Месть, месть, месть… Вот они, подлинные лики мести, этой случайной попутчицы судьбы.
Простить — это быть выше. Не разрушать, а созидать! И как он этого не понимал раньше? Месть страшна, ибо она засасывает сначала по щиколотку, вроде несерьёзно, но постепенно топит в своей трясине человеческие души по самую макушку. Злость приводит к болезням, а гордыня затмевает глаза, так люди говорят. Зачем умножать страдания в этом мире, если можно их уменьшать? Ведь не так сложно было простить человека, а?