Путём всея плоти

Батлер Сэмюель

Мои мысли побрели дальше, к тому, как люди обычно воспринимают бесплодное времяпрепровождение, и как много можно сделать, если уделять хоть десять минут в день делу; и я думал, какой неуместный совет я мог бы подать по этому поводу и по поводу времени, которое тратится на семейные молитвы, и почему их так трудно терпеть, — и тут я услышал голос Теобальда, произносящего «Благодать Господа нашего Иисуса Христа», и через несколько секунд обряд закончился, и слуги удалились один за другим, как незадолго перед тем входили.

Как только они покинули гостиную, Кристина, немного стыдившаяся инцидента, которому я был свидетель, неосторожно коснулась его снова; она начала оправдываться, говоря, что это ранит её в самое сердце, и это ранит Теобальда в самое сердце, и даже ещё больнее, но ведь «только так и можно».

Я принял эти объяснения настолько холодно, насколько позволяли приличия, и своим молчанием на протяжении всего оставшегося вечера демонстрировал, что не одобряю того, что

наблюдал.

Назавтра я возвращался в Лондон и хотел прикупить свежих яиц, и Теобальд повёл меня к некоему подёнщику, жившему в двух шагах от приходского дома, — может быть, у него найдутся. Эрнесту почему-то позволили пойти с нами. Вероятно, куры уже уселись на яйца, потому что последних оказалось немного, жена крестьянина сумела найти лишь семь или восемь; мы принялись заворачивать их в бумагу, чтобы не разбить по дороге.

Эта процедура происходила прямо на земле у дверей лачуги, и пока мы были заняты, сын крестьянина, малыш примерно одного возраста с Эрнестом, наступил на одно уже завёрнутое яйцо и раздавил его.

— Ну вот, Джек, — сказала мать, — посмотри, что ты наделал — ты раздавил свежее яичко, а это стоит денег; эй, Эмма, — окликнула она дочь, — забери ребёнка, будь умницей.

Тут же появилась Эмма и увела малыша от греха подальше.

— Папа, — спросил Эрнест, когда мы шли домой, — почему миссис Хейтон не выпорола Джека, когда он раздавил яичко?

Мне хватило злорадства обратить к Теобальду язвительную улыбку, лучше всяких слов говорившую «Получил?»

Теобальд покраснел и явно разозлился.

— Полагаю, — быстро ответил он, — что теперь, когда мы ушли, она его выпорет.

Я не выдержал и сказал, что так не думаю; мы переменили тему; между тем, Теобальд ничего не забыл, и мои визиты в Бэттерсби стали с тех пор менее частыми.

По возвращении в дом выяснилось, что в наше отсутствие приходил почтальон и оставил письмо, в котором Теобальда извещали, что он назначен настоятелем церковного округа, каковая вакансия открылась в связи со смертью одного из соседских священников, много лет отправлявшего эту должность. Епископ обращался к Теобальду в самом дружеском тоне и уверял, что ценит его как одного из самых трудолюбивых и преданных делу духовных лиц епархии. Кристина, само собой разумеется, была счастлива; она дала мне понять, что это лишь малая толика тех почестей, что уготованы Теобальду и были бы уже возданы, будь его заслуги широко известны и по достоинству оценены.

Я тогда не мог знать, как тесно переплетётся в будущем жизнь моего крестника с моею, иначе я, конечно же, смотрел бы на него другими глазами и замечал бы многое, на что тогда внимания не обращал. А так мне хотелось поскорей бежать от него прочь, потому что сделать для него я ничего не мог, или предпочитал говорить себе, что не могу, а видеть все эти его страдания было для меня невыносимо. Человек не только должен по возможности идти своим путём, но и лишь в той мере связывать себя со всем прочим, тоже идущим своим путём, в какой оно, это прочее, хотя бы не доставляет дискомфорта. За исключением чрезвычайных обстоятельств, и то не надолго, не надо бы даже видеть ничего чахлого и затравленного, не говоря уже о том, чтобы есть мясо животных, измученных непосильной работой или недоеданием или страдающих каким-нибудь недугом, ни также прикасаться к овощам, выращенным не должным образом. Ибо все эти вещи стоят человеку поперёк дороги; вообще всё, с чем он так или иначе сталкивается, перекрещивается с его путём, образует с ним крест, который может пойти ему на пользу, а может и во вред, и чем лучше то, с чем он перекрещивает пути, тем выше вероятность, что он проживёт долго и счастливо. Всё должно быть так или иначе перекрещено с другим, иначе просто перестанет существовать, но вещи священные — такие, например, как святые на полотнах Джованни Беллини [103] , — скрещивают пути лишь с самым лучшим в своём роде.

103

Джованни Беллини (1430–1516), итальянский живописец.

Глава XXIV

Буря, которую я описал в предыдущей главе, — лишь единичный образчик того, что происходило ежедневно на протяжении многих лет. Какими бы ясными ни были небеса, облакам неизбежно предстояло сгуститься то там, то здесь, и гром и молния неизбежно должны были обрушиться на юных, ни о чем не подозревающих существ.

— Потом, вот ещё что, — рассказывал мне Эрнест, когда не так давно я попросил его поделиться воспоминаниями о детстве, чтобы включить их в этот мой рассказ, — мы выучивали наизусть псалмы миссис Барбо [104] ; они были в прозе, и там был один про льва, он начинался так: «Придите, и я покажу вам силу. Силен лев; когда вздымается из логова своего, когда потрясает гривой своею, когда слышится глас рёва его, скоты полевые бегут прочь, и звери лесные прячутся в норы, ибо он свиреп». Я, когда немного подрос, пытался сказать Джои и Шарлотте,

что это прямо о нашем отце, но они такие завзятые моралисты — они сказали, что с моей стороны это грешно… Дома духовенства — чаще всего несчастливые дома, и это во многом оттого, что пастор так много времени проводит дома или вблизи от дома. Врач половину своего времени навещает больных; у адвоката или торговца есть контора, а вот у духовного лица такого официального места вне дома, где бы он проводил много часов подряд по расписанию, нет. Когда отец уезжал на целый день за покупками в Гилденхэм, это был для нас праздник. Гилденхэм от нас довольно далеко, и отец долго составлял список необходимых дел, пока их не накапливалось достаточно, чтобы выделить день и отправиться их все выполнять. Как только за ним закрывалась дверь, воздух в доме как бы светлел, а едва отворялась, чтобы впустить его обратно, и тут же мы снова оказывались под властью закона с его вездесущими «нельзя», «не трогать», «не брать». Хуже всего то, что я не мог доверять Джои и Шарлотте; мы могли быть заодно какое-то время, а потом они вдруг развернутся кругом, и совесть заставит их пойти и наябедничать маме с папой. Они хоть и бежали вместе с зайцем, но до известных пределов, потому что инстинкт велел им быть с гончими псами.

104

Анна Летиция Барбо (1743–1825), английская писательница.

Я так думаю, — продолжал он, — что семья — это пережиток того начала, который логически принадлежит классу обоеполых животных, — а обоеполые животные оказались несовместимы с высшими формами жизни [105] . Я бы сделал с семьёй в человеческом роде то, что природа сделала с обоеполыми — ограничил бы её низшими и не слишком прогрессировавшими родами. Совершенно очевидно, что в природе исконной склонности к семейной системе не существует. Проведём опрос среди существующих форм жизни, и семью мы обнаружим лишь у абсурдно ничтожного меньшинства. Рыбам она неведома, они прекрасно обходятся без неё. Муравьи и пчёлы, общей численностью далеко превосходящие человека, походя жалят до смерти своих отцов и сами подвергаются неслыханным издевательствам со стороны отданного на их попечение молодняка — и при этом где ещё мы найдём сообщества, внушающие такое всеобщее уважение? А возьмите кукушку — кого ещё из птиц мы любим так, как её?

105

Естественный гермафродитизм встречается только у беспозвоночных.

Чувствуя, что он отклоняется от темы, я попытался вернуть его к воспоминаниям детства, но куда там.

— Дурак тот, — сказал он, — кто помнит, что произошло больше недели назад, разве что это было нечто приятное, ну, или он хочет это как-то использовать… Разумные люди на протяжении всей жизни заняты обустройством того, с чем придут к смерти. В тридцать пять человек имеет не больше права жаловаться на недостаточно счастливое детство, чем на то, что он не родился принцем крови. Может быть, он и был бы счастливее, будь у него более благополучное детство, но откуда ему знать, сколько могло бы тогда произойти всякого, от чего он давно бы уже умер. Если бы мне предложили родиться заново, я бы желал снова родиться в Бэттерсби у тех же самых родителей, и пусть бы со мной происходило всё точно так, как происходило.

Самый забавный из запомнившихся мне эпизодов его детства был такой. Когда ему было лет семь, он сказал мне, что собирается завести естественного ребёнка [106] . Я спросил, откуда у него такие мысли, и он объяснил, что папа и мама всегда говорят ему, что ни у кого не может быть детей до женитьбы, и пока он этому верил, у него, разумеется, и в мыслях не было заводить ребёнка до того, пока он не вырастет; но вот совсем недавно он читал историю Англии, и наткнулся на слова «У Иоанна Гонтского было несколько естественных детей». И тогда он спросил свою гувернантку, что такое естественный ребёнок, — не все ли дети естественные? «Нет, мой милый, — сказала та. — Естественным называется ребёнок, который рождается до того, как человек женится».

106

В английском языке это архаический эвфемизм для незаконнорожденного.

Отсюда для него логически следовало, что коли Иоанн Гонтский имел детей до того, как женился, то и он, Эрнест Понтифик, тоже может их иметь, и он был бы мне премного обязан, если бы я посоветовал, что ему для этого надо сделать.

Я осведомился, давно ли он пришёл к своему логическому заключению. Он отвечал, что недели две тому назад, и с тех пор не знает, где искать ребёнка, потому что тот может появиться в любую минуту.

— Понимаете, — сказал он, — детишки появляются всегда так неожиданно; ложишься вечером спать, а наутро глядь — вот уже и ребёночек. А ведь если мы за ним не присмотрим, он может умереть от холода. Хорошо бы, чтобы это был мальчик.