Путём всея плоти
Шрифт:
— А гувернантке ты сказал?
— Да, но она отмахивается и не хочет мне помочь: она говорит, что это случится через много лет, а даст Бог, и вовсе не случится.
— И ты уверен, что тут нет никакой ошибки?
— О нет; потому что, понимаете, недавно приходила к нам миссис Берн, и послали за мной, чтобы меня ей показать. И мама взяла меня за руку, и выставила вперёд, и сказала: «Ну что, миссис Берн, чей это ребёнок, мой или мистера Понтифика?» А ведь она бы не стала так говорить, если бы у папы не было своих отдельных детей. Я раньше думал, что у джентльменов все мальчики, а у леди все девочки, но оказалось, что это не так, иначе зачем бы маме задавать миссис Берн такую загадку; и, однако же, миссис Берн сказала: «О, это дитя мистера Понтифика, НЕСОМНЕННО», и я не очень понял, что она имеет в виду под «несомненно»: выглядело так, что я был прав, когда думал, что у мужа все мальчики, а у жены девочки; можете вы мне объяснить, что всё это значит?
Вот этого-то я как раз и не мог; я, как умел, его успокоил и поспешил закрыть тему.
Глава XXV
Спустя три или четыре года после рождения дочери у Кристины родился ещё один ребёнок. Все годы после замужества она не отличалась крепким здоровьем, и вот теперь у неё появилось предчувствие, что этих родов она не переживёт. Соответственно, она написала письмо, которое, согласно надписи на конверте, следовало вручить её сыновьям по достижении Эрнестом шестнадцати лет. Оно дошло до Эрнеста
Когда это письмо попадёт к вам в руки, вы попытаетесь воскресить в памяти образ матери, которой вы лишились в раннем детстве и которую, боюсь, вы к той минуте уже почти забудете, да? Ты, Эрнест, запомнишь её лучше, ибо тебе уже сейчас минуло пять; ты вспомнишь, как много, много раз она учила тебя молитвам, и псалмам, и сложению, и рассказывала тебе сказки, и наши счастливые воскресные вечера тоже не вполне сотрутся из твоей памяти; да и ты, Джои, хотя тебе всего четыре, тоже, вероятно, припомнишь что-нибудь из этого. Дорогие мои, дорогие мальчики, ради вашей матери, которая так горячо любила вас, и ради вашего собственного благополучия и счастья на веки и веки, примите и постарайтесь запомнить, и перечитывайте время от времени эти её последние слова, обращённые к вам. Когда я думаю о том, что скоро мне придётся вас покинуть, меня больше всего тревожат две вещи: первое, это скорбь вашего отца (ибо вы, мои родные, какое-то время поскучаете, а потом забудете о своей потере), и второе — вечное блаженство моих детей. Я знаю, как долго и глубоко он будет страдать, и я знаю, что вы останетесь едва ли не единственным его земным утешением. Бы уже поняли (ибо я убеждена, что так оно и будет), насколько полно он посвятил свою жизнь вам, как учил вас и наставлял в добре и истине. Не сомневайтесь поэтому, что вы — его единственное настоящее утешение. Да видит он в вас послушных, любящих детей, внимательных к его желаниям, праведных, самоотверженных и усердных; не заставляйте его краснеть и страдать о грехах и неразумии тех, кто обязан испытывать к нему глубочайшую благодарность и чья первейшая обязанность — делать всё, чтобы он был счастлив. Вы не имеете права замарать имя, которое носите, вы должны доказать, что достойны своего отца и деда; ваше положение в обществе и ваше благополучие в жизни зависят прежде всего от вас самих, но есть нечто гораздо, гораздо большее, по сравнению с чем земное благополучие и положение в обществе просто ничто, — это ваше вечное блаженство, и оно тоже зависит от вас самих. Вы знаете свой моральный долг, но тенёта и искушения внешнего мира осаждают вас, и чем взрослее вы становитесь, тем сильнее будете их ощущать. Но с Божьей помощью, с Божьим словом, с сердцем смиренным вы выстоите, несмотря ни на что; однако стоит вам перестать всеми силами искать первой и применять во всех случаях жизни второе, стоит вам положиться исключительно на самих себя или на совет и пример со стороны слишком многих желающих их подать, — и вы пропали. О, „Бог верен, а всякий человек лжив“ [107] . Он сказал, что нельзя служить Ему и маммоне. Он сказал, что тесны врата, ведущие в жизнь вечную. Много ищущих расширить их; они скажут вам, что потакать своим желаниям в том-то и в том-то — это ничего, это простительно, что поступиться принципами ради такой-то и такой-то земной радости — это можно и даже нужно. ДА НЕ БУДЕТ! Ибо в сотнях и сотнях мест говорит Он вам — поищите в Библии, может ли это быть настоящей мудростью, и если нет, о, тогда „долго ли вам хромать на оба колена?“ [108] — раз Бог есть Господь, следуйте Ему; мужайтесь и не падайте духом, а уж Он не оставит вас и не покинет. Помните, нет в Библии одного закона для богатых и другого для бедных, одного для мудрых и другого для несведущих. Но для всех есть единое на потребу. Все призваны жить для Бога и для ближних своих, а не для себя. Все должны искать прежде всего Царства Божия и праведности Его, должны отречься себя, быть чистыми, и целомудренными, и милосердными в самом полном и широком смысле — все, „забывая заднее и простираясь вперед“ [109] , должны стремиться „к цели, к почести вышнего звания Божия“ [110] .
Мне остаётся добавить немного. Будьте всю жизнь верны друг другу, любите друг друга, как подобает братьям, укрепляйте, берегите, поддерживайте друг друга, и буде кто восстанет на вас, да чувствует каждый из вас в брате своём сильного и верного друга, который останется таким до конца; и также, о! будьте добры и внимательны к милой сестре вашей; без матери и без сестёр ей вдвойне понадобится ваша братская любовь, нежность и доверие. Я уверена, что она будет искать их в вас, и будет любить вас и стараться сделать вас счастливыми; смотрите же, не подведите её, и помните, что случись ей лишиться отца, будучи ещё незамужней, ей вдвойне понадобятся покровители. Итак, я поручаю её вашему попечению. О дорогие мои дети! Будьте верны друг другу, своему отцу и Богу вашему. Да наставит Он вас, и благословит, и сподобит меня снова встретиться с моими родными в лучшем и счастливейшем мире.
Ваша бесконечно любящая мать,
107
Рим 3:4.
108
3 Цар 18:21.
109
Фил 3:13.
110
Фил 3:14.
Я навёл кое-какие справки и выяснил, что такие письма пишут своим детям перед очередными родами большинство матерей, и что пятьдесят процентов из них эти письма впоследствии сохраняют, как сохранила Кристина.
Глава XXVI
Вышеприведённое письмо показывает, насколько сильнее пеклась Кристина о вечном, чем о временном благополучии своих сыновей. Можно бы предположить, что к тому времени её религиозному задору пора бы уже поистощиться, но нет, у неё было ещё много в запасе. На мой взгляд, те, кто счастлив в этом мире, лучше и привлекательней тех, кто несчастлив, и, соответственно, в день всеобщего Воскресения и Страшного суда у них больше шансов удостоиться Небесных селений. Может быть, и у Кристины было такое же, пусть и неосознанное ощущение, и именно оно и послужило причиной тому, что Кристина так пеклась о земном счастье Теобальда; а может быть, причина тому — в её твёрдой убеждённости, что благополучие в вечности ему обеспечено без вопросов, и теперь оставалось только позаботиться о благополучии земном. Он должен «видеть в них послушных, любящих детей, внимательных к его желаниям, праведных, самоотверженных и усердных» — какая, заметьте, гирлянда добродетелей, в высшей степени удобных для родителей; он никогда не должен краснеть за неразумие тех, «кто обязан испытывать
Возможно ли, позвольте спросить, чтобы ребёнок едва только пяти лет от роду, воспитанный в такой атмосфере молитв, и псалмопений, и арифметики, и счастливых воскресных вечеров — не говоря уже о нескончаемых повседневных порках, сопровождающих вышеуказанные молитвы, псалмопения и так далее, о каковых порках наша авторша умалчивает, — как, скажите, это может быть, чтобы так воспитанный мальчуган мог расти здоровым и жизнерадостным, пусть даже мать по-своему его любит, что несомненно, и даже иногда рассказывает ему сказки? Может ли взгляд читателя, кто бы он ни был, не уловить признаков приближающегося гнева Божия, готового обрушиться на голову того, кто выпестован под сенью вот такого письма?
Я иногда подумываю, что римская церковь поступает мудро, не позволяя своим священникам жениться. В Англии всякий скажет вам, что дети священников часто бывают неудачными. Причина тому очень проста, но настолько хорошо забыта, что пусть меня простят за то, что я повторю её здесь.
От представителя духовенства ожидается, что он будет чем-то вроде человека-воскресенья. Ему не пристало ничто такое, что простительно для людей-будней. Это его работа, ему за это платят — чтобы он вёл жизнь более строгую, чем другие люди. Это его raison d’^etre [111] . Если его прихожане ощущают, что он таков, они его одобряют, ибо через него как бы сами участвуют в том, что считают жизнью в святости. Вот почему священника часто называют также викарием — потому что его викарирующая [112] праведность должна замещать собою праведность тех, кто вверен его попечению. Но, как и у любого англичанина, его дом — его крепость, и у него, как и у всякого другого, чрезмерное напряжение на людях сопровождается разрядкой, наступающей в ту минуту, когда напрягаться более не нужно. Его дети — самые беззащитные из всех, с кем он имеет дело, и в девяти случаях из десяти он отведёт душу именно на них.
111
Оправдание жизни (фр.).
112
Викарирующими называются биологические виды, очень близкие между собой, но занимающие разные экологические или географические ниши.
Далее, лицо духовного звания редко может позволить себе роскошь прямо взглянуть фактам в лицо. Поддерживать только одну сторону — его профессия, и потому беспристрастно судить о других сторонах для него просто невозможно.
Мы забываем, что всякий священник с бенефицием — это такой же наёмный поборник известных интересов, как и наёмный адвокат, старающийся убедить присяжных оправдать подсудимого. Мы должны слушать его так же беспристрастно, так же воздерживаясь от преждевременных суждений, так же полно принимая во внимание аргументы противной стороны, как слушающий дело судья. Если мы не знаем этих аргументов или не можем сформулировать их так, чтобы противная сторона признала нашу формулировку верным изложением её взглядов, мы вообще не имеем права претендовать на то, что сформировали собственное мнение. Беда в том, что, согласно действующему в стране законодательству, услышанной в данном случае может быть только одна сторона.
Теобальд и Кристина не были исключением из этого правила. Приехавши в Бэттерсби, они горели желанием исполнять свои обязанности, как положено по статусу, и посвятить себя целиком чести и славе Божьей. Но обязанностью Теобальда было видеть честь и славу Божью глазами церкви, которая за триста лет своего существования ни разу не увидела причины изменить хоть один из своих взглядов.
Не стоит думать, будто он когда-либо докатился до сомнений в безусловной компетентности своей церкви по любому вопросу. У него, как и у Кристины, было острое чутьё на всяческую смуту, и можно с уверенностью предположить, что, обнаружься у него или у неё первые, едва заметные, всходы маловерия, их бы тут же выпололи столь же категорически, как искореняли признаки самоволия у Эрнеста, только, надо полагать, с большим успехом. При этом Теобальд считал себя, и все вокруг его считали, и, пожалуй, он и на самом деле был, исключительно праведным человеком; в нём видели воплощение всех тех добродетелей, который делают бедных достойными уважения, а богатых — уважаемыми. Со временем супруги позволили уговорить себя до умопомраченья; они уверились в том, что даже просто пребывание с ними под одной крышей должно вызывать у людей чувство благодарности. Их дети, их слуги, их прихожане должны быть счастливы ipso facto [113] , что они ИХ дети, слуги и прихожане. Нет иного пути к благоденствию — ни в нынешнем, ни в грядущем, — чем путь, которым идут они; нет иных хороших людей, кроме как те, кто во всём без исключения думает так же, как они; нельзя считать сколько-нибудь приличным человека, удовлетворение нужд которого причиняло бы неудобства им, Теобальду и Кристине.
113
В силу самого факта (лат.).
Вот как получилось, что их дети были такими бледными и хилыми: они страдали ТОСКОЙ ПО ДОМУ. Они умирали с голоду, хотя их и закармливали, — потому что пичкали не тем, чем надо. Природа отплатила детям — но не Теобальду и Кристине. Да и с чего бы? Ведь это не они влачили голодное существование. В этом мире есть два типа людей — те, кто грешит, и те, против кого грешат; и уж если приходится принадлежать к одному из этих типов, то уж лучше к первому!
Глава XXVII
Но хватит уже подробностей из ранних годов моего героя. Достаточно сказать, что он в конце концов через них прошёл и к двенадцати годам выучил наизусть греческую и латинскую грамматику до последней страницы. Он прочёл почти всего Виргилия, Горация и Ливия и невесть сколько греческих пьес; он был силён в арифметике, досконально знал первые четыре тома Евклида и неплохо владел французским. Пора было поступать в школу, и вот его определяют в гимназию к знаменитому доктору Скиннеру [114] из Рафборо [115] .
114
Слово «skinner» означает в буквальном смысле кожевенника, а в переносном — мошенника.
115
Слово «rough» («раф») означает нечто грубое, шершавое, неотёсанное; «боро» — распространённое окончание в названиях городков («городок», собственно, и обозначающее).