Путём всея плоти
Шрифт:
Таунли был таким же кумиром Эрнеста, каким был всегда, и Эрнест, которого ничего не стоило растрогать, почувствовал к нему ещё больше благодарности и теплоты; но какое-то подсознательное нечто было в нём сильнее Таунли и понуждало моего героя порвать с ним решительнее, чем с кем бы то ни было на свете; он торопливо поблагодарил его тихим, сдавленным голосом и сжал его руку, и его глаза наполнились слезами, как ни старался он их сдержать.
— Если мы снова свидимся, — сказал он, — не смотрите на меня, но если впредь вы услышите, что я пишу то, что вам не по нраву, будьте ко мне по возможности великодушны.
На этом они расстались.
— Таунли — добрый
— Таунли, — отвечал он, — не просто добрый малый, а самый лучший без исключения человек, какого я только встречал в жизни, кроме — и он сделал мне комплимент — вас; в Таунли я вижу образец всего того, чем я больше всего хотел бы быть, — но между нами не может быть истинного товарищества. Я бы находился в постоянном страхе упасть в его глазах, если скажу что-нибудь, что ему не понравится, а у меня на уме очень много такого — и он несколько повеселел, — что Таунли не понравится.
Человек, как я уже говорил, может довольно-таки легко — в большинстве смыслов — отказаться от отца и матери ради Христа, но отказаться от таких людей, как Таунли, вовсе не легко.
Глава LXXXI
Итак, он отошёл от всех старых знакомых, за исключением меня и трёх-четырёх моих закадычных приятелей, из тех, кто непременно должен был бы понравиться ему так же, как и он им, и кто, вроде меня самого, мог наслаждаться общением с молодым и свежим умом. Эрнест занимался моей бухгалтерией, когда там было чем заниматься, что случалось редко, а большую часть оставшегося времени проводил над своими заметками и литературными пробами, которых накопилось в его папке уже немало. Всякий привычный к письму заметил бы, что литература назначена ему самой природой, и я с удовольствием наблюдал, как самопроизвольно он становится на этот путь. С меньшим удовольствием наблюдал я то, что он по-прежнему занимался только самыми серьёзными, чтобы не сказать «высшими», предметами, как не признавал ничего, кроме самой серьёзной музыки.
Я сказал ему как-то, что та очень скудная награда, которую Бог назначил за серьёзные изыскания, — достаточно веское доказательство того, что Он их не одобряет, или, по крайней мере, не придаёт им большого значения и не поощряет. Он ответил:
— Ах, ну зачем же говорить о награде! Посмотрите на Мильтона — за «Потерянный рай» он получил всего 5 фунтов.
— И того слишком для него много, — не замедлил откликнуться я. — Я бы заплатил ему вдвое больше из своего кармана, чтобы только он его не писал.
Эрнест был несколько шокирован.
— Ну, я-то, во всяком случае, — засмеялся он, — стихов не пишу.
Это был камешек в мой огород, ибо мои бурлески были, разумеется, рифмованы. Я оставил тему.
Через какое-то время ему взбрело в голову снова поднять вопрос о трёхстах фунтов в год за, сказал он, просто так; он решил, что найдёт себе какое-нибудь занятие, которое принесёт ему достаточно денег на жизнь.
Я над этим посмеялся, но возражать не стал. Он старался, и очень старался, и очень долго старался, но — надо ли говорить? — у него ничего не вышло. Чем старше я становлюсь, тем вернее убеждаюсь в глупости и легковерии публики; но тем яснее в то же время вижу, как трудно навязать себя этой глупости и легковерию.
Он ходил от редактора к редактору и носил статью за статьёй. Иногда редактор выслушивал его и просил оставить статьи; но почти неизменно они возвращались к нему с вежливой запиской о том, что статьи для данного конкретного издания, куда они были посланы, не
— Понятно, — сказал он мне однажды. — Спрос сурово диктует, а предложение должно униженно молить.
Редактор одного важного ежемесячника как-то раз всё-таки принял его статью, и Эрнест решил, что вот, наконец, нашёл зацепку в литературном мире. Статья должна была появиться через номер, и корректуру должны были прислать дней через десять-пятнадцать; но неделя шла за неделей, а корректуры всё не было; дальше пошёл месяц за месяцем, а всё эрнестовой статье не было места в важном журнале; наконец, спустя полгода, редактор сказал ему, что все номера на десять месяцев вперёд уже заполнены, но что его статья непременно появится. На этом Эрнест потребовал возврата рукописи.
Иногда его статьи всё же публиковались, причём обнаруживалось, что редактор редактировал их по своему вкусу, вставляя шутки, казавшиеся ему смешными, или вырезая то самое место, которое Эрнест считал сутью работы; а когда дело доходило до гонораров за уже напечатанные статьи, разговор шёл уже по-другому, и Эрнест этих денег так никогда и не увидел.
— Редакторы, — сказал он мне как-то раз после одного из таких эпизодов, — похожи на тех, что продают и покупают в Книге Откровения; нет ни одного, на ком не было бы знака зверя [265] .
265
Откр 13:17: «…никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его».
Наконец, после многих месяцев разочарований и многих часов томительного ожидания в блёклых приёмных (по мне, приёмные редакторов — самые жуткие из всех приёмных), он получил настоящее предложение о сотрудничестве от одной из первоклассных еженедельных газет — это случилось благодаря протекции, которую мне удалось составить ему через одного знакомого, имевшего могучее влияние на эту самую газету. Редактор прислал ему десяток толстых книг на очень трудные и разнообразные темы и велел представить рецензии на них в одной статье не позже, чем через неделю. К одной из книг была приложена редакторская записка в том смысле, что данного автора надо раскритиковать. Эрнесту же книга, которую от него требовалось раскритиковать, особенно понравилась, и он, решив, что хоть как-то воздать по справедливости присланным ему книгам — абсолютно для него безнадёжное дело, вернул их редактору.
Наконец, одна газета и вправду приняла от него около дюжины статей и заплатила аванс по паре гиней за каждую, но, совершив такое, мирно почила в бозе через две недели после того, как вышла последняя эрнестова статья. Было очень похоже на то, что все другие редакторы предвидели, что их бизнес придёт в упадок, если они вступят в какие бы то ни было отношения с моим крестником, и потому его сторонились.
Я ничуть не жалел о том, что у него ничего не вышло с периодическими изданиями, ибо писать для журналов или газет — плохая выучка для того, кто ещё может замахнуться на литературу более непреходящего характера. Молодому автору необходимо больше времени для размышлений, чем позволяет работа постоянного корреспондента ежедневной или даже еженедельной прессы. Сам же Эрнест очень расстроился, выяснив, насколько он не продаваем.