Путешествие Глеба
Шрифт:
А отец распустил хвост. Ему Лера сразу понравилась, мужской нюх не обманывал. Мать степенно расспрашивала ее, отец перебивал, хохотал – Лера держалась довольно мило, была розовая и от некоторого смущения (чувствовала, что мать не то экзаменует ее, не то рассматривает).
Узнав, что она поет, отец вполне воодушевился. «Не искушай ме-ня без ну-ужды, воз-звратом неж-жно-сти твоей…» – он тут же за столом, в четверть голоса, ласково на Леру посматривая, стал напевать романс, чем ее несколько удивил. Матери это не очень нравилось. Она предложила, чтобы Лера как следует спела в гостиной, Лиза поакком панирует.
Чай
У рояля стояла она высокая, стройная, спела что надо (более чем средне), отец аплодировал и все порывался устроить дуэт. Но Лера отговорилась: не в голосе, да и дуэтов отца не знает.
– Я ведь вообще мало пою и мало училась. – Она улыбнулась довольно благодушно. – Я просто так, по-любительски…
Мать ласково на нее смотрела.
– А почему же вы в Консерватории не учитесь?
– Ах, знаете, maman… всего боится. Она думает, что в Консерваторию идти, значит, уж там театр, что я буду актрисой.
– Почему же, вот и моя Лиза в Консерватории…
Лиза засмеялась.
– Мамочка, Лерина мама как огня боится Консерватории. Она думает, что консерваторки все богема, что там дурные нравы, примеры.
Мать более серьезно поглядела.
– Правду говоря, я сама вашу Консерваторию не очень люблю. Много и грубоватого, и профессора разные бывают… и ученики.
Лера складывала ноты.
– Я нисколько не опасаюсь Консерватории, но maman… впрочем, она вообще немного… retardataire [22] .
22
отсталая (фр).
И они с Лизой опять весело улыбнулись.
– Лерочка, а вас нынче легко отпустили?
– Ну, знаете, ваш дом солидный.
– Так что даже и без горничной?
– Что вы, я и в театре с вами была одна. Отец отворил балконную дверь.
– Вот денек! Вот денек! Эх, нынче вечером тяга какая в Балыкове!
– Что такое тяга? – спросила Лера.
– А, вы городская барышня, вы не знаете.
И стал объяснять. Это Лере не так было интересно. Но на балкон она вышла. За ней Глеб.
– Какой славный садик!
– Хотите пройтись?
Лера с Глебом спустились. Отец, в виду солнца и тепла, вынес на балкон пиво и уселся.
Он был прав. День удивительный. Вчера бурлило, трепало, нынче все тихо, задумчиво, тепло, золотисто. Лера шла легко по дорожке, легко входя в музыку весны. Песок еще чуть влажный, но ничего, нет уже сырого, неприятного. Все приятно. И все звучит – как надо. В Лериных волосах нежно сияет свет, ореолом. Движения тела стройного лучше поют, чем было там, у рояля. Вот она полуоборачивается, Глеб видит мягкую, сильную шею, глаза полны улыбки, зеленоватого блеска. Разговор ни о чем, да и не разговор, просто отдельные слова, но все радостно, интересно. Вон свежая крапива выбилась у забора, какой запах! Какая зелень! Ведь первая. Рядом желтенький одуванчик – прелесть!
За садиком, вокруг, разумеется, и Москва, там пролетки гремят, но здесь тихий пригретый рай.
Глеб с Лерой прошли в дальний конец рая, сели на скамейку, лицом к дому, и вот солнце их
– У нас в Астрагани тоже очень хорошо. И весною, и летом.
– Астрагань… это что?
– Наше имение, под Смоленском. Там станция Духовская и к нам несколько верст, на лошадях.
Лера смотрела ему прямо в глаза, немного откинувшись на скамейке. Он видел, как билась у ней нежная жилка на шее, завиток волос, мягко золотевший, очень легкий, почти его касался.
– Много лесов, озеро внизу. Приезжайте после экзаменов, вот и увидите. Мама будет очень рада.
– Спасибо… да… после экзаменов.
Глеб довольно бессвязно еще что-то пробормотал, но красноречия не обнаружил – да его и не надо было. Лера раздумчиво улыбалась, он сам тоже улыбался.
Может быть и Астрагань, а пока и тут хорошо, как прекрасно! Вот бабочка прилетела, разноцветная, уселась на веточку, в том блаженстве тепла и света, как и они сами. А другая, ярко-желтая, показалась совсем бесплотной, летит зигзагами, сама весна летит, Психея. И это непременно так, она не зря, она ведь возвестила нечто невесомым и бесшумным своим полетом.
Глеб сказал тихо, для себя неожиданно:
– Как нынче хорошо!
Лера смотрела на бабочку. Но подняла на него глаза.
– Хотите… давайте запомним сегодняшний день, и как мы сидели вот тут на солнышке.
– Хочу. Это чудесный день.
Они верно назвали, не слукавили и не ошиблись.
Жизнь же обычная шла своим ходом, по своим законам. Посидев на солнышке (ничего ведь и не произошло!), благовоспитанно они вернулись.
Отец продолжал тянуть пиво на балконе. Когда Лера сказала, что пора ей уже уходить, он изобразил изумление и, как нередко делал с теми, кто ему нравился, взял ее руку в свою и погладил.
– А я думал, вы у нас ночевать останетесь и завтра отобедать… Куда вам спешить? Оставайтесь, поселяйтесь у нас.
Лера отца не знала, шуточек и приемов его еще не усвоила – удивленно, но весело рассмеялась.
– Нет, поселяться не собираюсь.
В дверях появилась мать. Она слышала отцовы слова. Некоторая тень прошла по ее лицу, но легкая. Она приветливо обратилась к Лере:
– Очень рада буду видеть вас у себя и еще. Приходите, голубчик, запросто.
И, обняв, прохладно поцеловала в лоб. Лера чуточку покраснела.
На звонок Глеб вышел сам. Почтальон подал почту. Одно письмо, с бланком петербургского журнала, именно и должно было попасть прямо к нему, без всяких вопросов, расспросов, Лизы ли, матери или Артюши. Письмо ударило горячим в ноги. Глеб перемогся, сунул его в карман, а «Русские Ведомости» положил отцу на стол.
Свое письмо вскрыл, заперев дверь. Писал редактор. По мере того как Глеб читал, ноги его холодели, в горле сохло. Длинно, благожелательно и почти ласково народник сообщал, что хотя в присланном есть бесспорные достоинства, но в общем это «не подходит», напечатано не будет. «Ну, конечно, я так ведь и знал…» – Глеб старался быть покойным, отложил письмо, принялся было за Тита Ливия. Но сейчас же, с болезненной остротой, вновь развернул бумажку, опять перечел. Да, разумеется. Чтобы утешить, говорит о даровании, это слова, вот если бы напечатал…