Путешествие Глеба
Шрифт:
– Да, благодарю вас, если можно.
Мать провела ее в свою скромную комнатку. Элли смеялась, возбужденно рассказывала, как они ехали на лошадях, и на каждом слове прибавляла: «Чудно! это было чудно!» Мать была покойна. Вынимая из комода чистое полотенце, показывая, где мыло, все время ее рассматривала. Нет, это не «гусыня» Гаврикова переулка, и не Лера. Это, разумеется, «она».
– Комната ваша будет рядом с моею. Иногда Глеб в ней живет, когда очень сильные метели и ему неудобно идти во флигель.
Она отворила дверь в небольшой кабинет. Над
– Ну, какая прелесть! Зима, тишина! Я так рада, что сюда приехала. Благодарю вас!
И Элли вдруг обняла мать, горячо ее поцеловала.
– Я и уверена была, что у вас тут все прекрасно.
Мать слегка улыбнулась.
– У нас самый обыкновенный дом.
– А мне ужасно нравится.
– Ну, тем и лучше.
Элли стала вынимать нужное из саквояжа, раскладывать туалетные вещицы. Глеб принес чемодан.
– И мы ждем вас кофе пить, – сказала мать, уходя.
Элли занялась мелкими женскими делами, водворяя в эту мужскую комнату с запахом охоты и медвежьей шкуры свой мир: все ее воротнички и кофточки, платья, гребенки, духи мигом столпились в оживленный беспорядок, будто бы и бестолковый, но живой, благоуханный.
Так начался для Элли новый день нового бытия. Она ехала сюда с некоторым опасением: кто она? что? почему? Собственно, Глеб ее пригласил. Ни она родителей, ни родители ее вовсе не знают. Но сегодня, с утра, она правда была в подъеме, хотелось бегать, петь, всех обнять и поцеловать.
Она вышла в элегантном синем платье в талию, с материнской камеей из Неаполя на шее – очень стройная и изящная. Только локоны плохо поддавались: слишком мягки и нежны. На шнурке висел черепаховый лорнет с мелкой золотой инкрустацией по ручке.
За кофе Элли восхищалась горячими ржаными лепешками, ледяным маслом, сливками. Ела охотно. Глебу нравилось, что вот она здесь, в его родном доме, такая особенная, изящная, ни на кого не похожая. Как всегда, он считался только с собой: если ему нравится, должна и всем нравиться. Если же им не понравится, тем для них хуже. Поэтому он ничего не замечал и не хотел замечать.
– Ну, какая прелесть ваша Лиза, прямо чудо. – Элли снова обращалась к матери. – Глеб Николаевич нас не так давно познакомил, но мы уже на ты. Нет, она чудная! Мы вместе вчера ходили по магазинам, кое-что ей выбирать к свадьбе. Артюша тоже… нет, он не ходил, но он тоже очень славный. Я его, впрочем, и раньше знала. Еще во время студенческих волнений. Он ко мне заходил. Мне иногда удавалось устраивать заключенным передачи, он и просил помочь. А потом он и сам ведь попался. Да, мне Лиза рассказывала, как она к нему в Нежин ездила… ведь вот подумайте, такая маленькая, будто бы и слабенькая…
Мать сидела за самоваром молчаливо. Лицо ее было замкнуто, холодновато.
Отец все присматривался к лорнету Элли, – разговаривая, она нервно его вертела. Раза два вскинула к глазам.
– Вы плохо видите? – спросил отец.
– Нет, ничего. А это у меня привычка такая… мне лорнет нравится. Вот так возьму да и погляжу.
Она засмеялась; опять подняла лорнет, ласково посмотрела сквозь него на отца.
– Вам не нравится? Вы находите, что это глупо? А по-моему, он такой славный.
И, опустив лорнет, погладила его ручку.
– Мне иногда кажется, что предметы тоже живые, тоже вроде людей, думают, чувствуют. Этот лорнет мне друг. Я его люблю и он тоже… он знает, когда я счастлива, когда несчастна. И сочувствует мне. Потом у меня еще есть любимая шкатулочка, с разными вещицами. Там образок один, старушка подарила: Николай Чудотворец.
– А вы серьги любите? – спросил отец.
– Люблю.
– И брошки?
– И брошки.
Отец покачал головой.
– Бесполезные вещи. Бесполезные вещи.
Он не одобрял все это, но считал, что женщины так уж устроены, что вот занимаются разными пустяками. Ничего не поделаешь.
Глеб улыбнулся.
– А сам ты предпочитаешь, чтобы женщины хорошо одевались.
– Ну да, хорошо, значит, удобно. А это ненужные вещи. Это все пережиток дикости. Перья в волосы, амулеты на шею. А то можно еще серьгу в нос, знаете, как у папуасов…
Элли захохотала.
– Нет, серьгу в нос себе не собираюсь, но полезного не люблю. По-моему, даже самое лучшее – бесполезное. Вот, прекрасный вид, музыка, стихи…
«Неосновательные люди, – про себя решил отец. – Городские, книжные, жизни не знают».
А неосновательные люди допили свой кофе.
– Пойдемте посмотреть мой флигель, – сказал Глеб. – А потом на лыжах пройдемся. Хотите?
– Ах, чудно!
Отец пустил длинный клуб дыма.
– Только вы лорнета своего не позабудьте! Рассмотрите в него хорошенько, нет ли заячьих следов. Мне потом расскажете.
– Ах-а-хаа… – Элли веселилась. – В лорнет заячьи следы! Хорошо, я вам постараюсь самого зайца поймать.
На лыжах Элли ходила неважно, но это ее не стесняло. За ригами смело полезла она в овраг салтыковской рощи, весь в тихом инее дубов, блеске искр по снегу, в белых мохнатых лапах его, нависающих с ветвей, с кустов. Эти лапы осыпали ее сухим серебром, жегшим щеки. Лыжи разбегались из-под длинных ножек, наконец, и вовсе выскользнули, со смехом села она в сугроб на дне оврага и со смехом Глеб вытаскивал ее из снега, целовал горевшие на морозе щеки. Кто их тут видел? Белочка, стреканувшая по старому дубу вверх, помахивая рыжеватым хвостом – опахалом? Заяц, в ужасе выскочивший из-под куста, вознесшийся на другой бок ложбины и потом дальше в поле?