Путешествие и приключения капитана Гаттераса
Шрифт:
— Электрический маяк?
— Ну, да! Ведь на борту «Порпойза» имеется батарея Бунзена, и она в полной исправности?
— Да, — отвечал Альтамонт.
— Вероятно, вы ее захватили для каких-нибудь опытов по электричеству; ведь у нас здесь все, что нужно, — изолированные провода и кислота, необходимая для элементов. Значит, нетрудно получить электрический свет. И светло нам будет, да и не так это сложно.
— Замечательно, — воскликнул Джонсон, — и чем скорее…
— Ну, что ж, материал у нас есть, — сказал доктор, — и через какой-нибудь час мы сложим ледяной столб высотою в десять футов. Этого будет вполне достаточно.
Доктор
Затем доктор приладил к фонарю провода, которые другим концом примыкали к батарее, стоявшей в зале ледяного дома, где ей не мог повредить мороз. Оттуда провода тянулись до самого маяка.
Все это было проделано очень быстро, и путешественники ждали только вечера, чтобы насладиться новым эффектом. Когда стемнело, сблизили два угольных стержня, установленных внутри фонаря на некотором расстоянии друг от друга, — и яркие лучи снопом вырвались из фонаря и залили окрестность. Этот свет не ослабевал и не гас на ветру. Чудное зрелище представляли электрические лучи, белизной не уступавшие снежным полям; все возвышенности, бугры и торосы стали отбрасывать резкие тени.
Джонсон в восторге захлопал в ладоши.
— Наш доктор ухитрился сделать солнце! — воскликнул он.
— Надо уметь делать все понемногу, — скромно ответил Клоубонни.
Однако мороз дал себя знать и положил конец их восторгам. Все пошли домой отогреваться под одеялами.
Жизнь в ледяном доме текла размеренно. С пятнадцатого до двадцатого апреля стояла переменчивая погода. Температура резко колебалась: за несколько часов она могла подскочить или опуститься на двадцать градусов; снегопады и метели сменялись сухими морозами, и всякий раз, выходя из дому, приходилось иметь в виду возможную перемену погоды.
Но в субботу ветер стих, и это позволило путешественникам предпринять экскурсию, решено было посвятить этот день охоте, чтобы пополнить запас продовольствия.
Альтамонт, доктор и Бэлл, вооруженные двуствольными ружьями, с достаточным количеством зарядов, небольшим топором и снеговым ножом, взятыми на случай, если бы понадобилось соорудить себе укрытие, двинулись в путь утром при пасмурной погоде.
За их отсутствие Гаттерас должен был осмотреть берега и произвести кое-какие съемки. Доктор не забыл привести в действие маяк, свет которого успешно боролся с лучами дневного светила. И в самом деле, один только электрический свет, равный силе света трех тысяч свечей или трехсот газовых рожков, может выдержать сравнение с солнечным светом.
Погода стояла сухая, холодная и безветренная. Охотники направились к мысу Вашингтона; по твердому насту идти было нетрудно. В полчаса они прошли три мили, отделявшие мыс от форта Провидения. Дэк весело прыгал вокруг спутников.
Береговая линия отклонялась к востоку; горы, окружающие залив Виктории, постепенно понижались к северу. На основании этого можно было предположить, что Новая Америка — остров. Но на этот раз в их задачу не входило определение его очертаний.
Охотники быстро шагали вдоль побережья, не встречая ни малейших следов человеческого жилья. Они ступали по девственной почве, которой еще не касалась нога человека.
За первые три часа охотники прошли миль пятнадцать, закусывая на ходу. Казалось, их охоте не суждено было увенчаться успехом. Действительно, им удалось обнаружить только следы зайцев, песцов и волков. Кое-где уже порхали пуночки, предвестницы весны.
Охотники отклонились в сторону, огибая
Животные эти очень любят солнце и охотно выходят на сушу понежиться в его живительных лучах.
Доктор обратил внимание товарищей на это обстоятельство.
— Заметим хорошенько это место, — сказал он, — возможно, что летом мы найдем здесь сотни тюленей. В малонаселенных местах к ним очень легко подойти, да и убивать их не составит труда. Только не надо их пугать, потому что тюлени исчезают тогда как по волшебству и больше не возвращаются. Иной раз неумелые промышленники, вместо того чтобы поодиночке охотиться на тюленей, нападают на них гурьбой, с шумом и гамом, и упускают свою добычу.
— А что, на тюленей охотятся только из-за шкур и жира? — спросил Бэлл.
— Европейцы — да, но эскимосы едят тюленей, хотя сырая тюленина, политая кровью и жиром, далеко не аппетитна. Впрочем, все дело в умении, и я берусь приготовить чудесные тюленьи котлеты, которыми не побрезгует даже гурман, если не побоится их черноватого цвета.
— За чем же дело стало! — сказал Бэлл. — Попробуем. Даю вам слово, что съем столько тюленьих котлет, сколько вам будет угодно. Слышите, доктор?
— Дорогой Бэлл, вы, вероятно, хотите сказать, — сколько вы сможете съесть. Но сколько ни старайтесь, вам ни за что не сравняться в прожорливости с гренландцем, который съедает ежедневно от десяти до пятнадцати фунтов тюленины.
— Пятнадцать фунтов! — воскликнул Бэлл. — Вот так желудок!
— Полярный желудок, — ответил доктор, — удивительный желудок: он расширяется и сокращается по желанию, способен переносить длительную голодовку и избыток пищи. В начале обеда эскимос тощ, а в конце — его и не узнаешь, — так он растолстел! Правда, обед эскимоса нередко продолжается целый день.
— Как видно, такая прожорливость свойственна только обитателям холодных стран, — сказал Альтамонт.
— По-видимому, так, — ответил доктор. — В арктических странах приходится много есть; это необходимо для сохранения не только сил, но и самой жизни. Поэтому Компания Гудзонова залива отпускает ежедневно на каждого человека восемь фунтов мяса, или двенадцать фунтов рыбы, или же два фунта пеммикана.
— От такого питания как не быть сильным! — заметил Бэлл.
— Не так уж много оно дает сил, как вы думаете, друг мой: индеец, поглотивший такую уйму, производит не больше работы, чем англичанин, съевший фунт говядины и выпивший пинту пива.
— Выходит, все к лучшему, доктор?
— Разумеется. Однако обед эскимосов может хоть кого удивить. Сэр Джон Росс во время зимовки на полуострове Бутия постоянно изумлялся прожорливости своих проводников. Он рассказывает, между прочим, что двое эскимосов, — заметьте, только двое, — за одно утро съели целую четверть мускусного быка. Они нарезали мясо длинными лентами и запихивали в рот; затем каждый отрезал у самых губ часть ленты, не вошедшей в рот, в передавал ее товарищу. Иной раз эти обжоры развешивали ленты мяса таким образом, чтобы они свешивались до самого пола, и мало-помалу пожирали их, а затем, лежа на земле, переваривали, как удав — проглоченного быка.