Путешествие мясника

Пауэлл Джули

Но ругаться я стараюсь шепотом, чтобы не услышал Эрон: он в нескольких шагах от меня занимается своим делом. Я снимаю шпагат с ладони, срезаю с ребра бесполезную теперь петлю и, стараясь стать невидимой, спешу на кухню за пластырем. На обратном пути я прихватываю из бака специальную армированную перчатку. У нас ими пользуются очень неохотно: если уж тонкий латекс делает движения неуклюжими, то что говорить о стальной проволоке? Но сейчас я натягиваю перчатку и собираюсь сделать еще одну попытку. Уж не знаю, то ли Эрон заметил мое непродолжительное отсутствие, то ли услышал, как я выругалась, то ли обратил внимание на перчатку, но,

во всяком случае, он оставил свою работу и теперь смотрит на меня. Я нервничаю.

Сделав новую петлю, я надеваю ее на ребро, затягиваю, дергаю. Ничего не получается.

— Черт!

— Используй инерцию. Отодвинь мясо подальше — так, чтобы рука была прямой. Потом один раз сильно дерни на себя. Вот так. — Он забирает у меня шпагат.

— Нет, я сама!

— Успокойся, я не собираюсь ничего за тебя делать. Только покажу. — Эрон действительно показывает пантомиму: вытягивает руку вперед, а потом медленно сгибает ее так, что локоть оказывается прижатым к боку. — Заметь, тянуть надо не горизонтально, а немного кверху, точно по изгибу ребра. Иначе ты не сдираешь мясо, а вроде как ломаешь кость. Поэтому шпагат и рвется.

— Угу, поняла.

Я забираю у него веревку и дергаю. С четвертой попытки у меня все получается: мясо сходит с кости, и ребро остается совершенно чистым и белым. Ура!

— В жизни ни от чего не получала такого удовлетворения! Честно.

— Ну уж, не преувеличивай.

— Ладно, соглашусь. Может, пару раз и получала. Но полностью одетой? В мясной лавке? Нет, это точно впервые.

Повторить этот успех мне больше не удается. Следующее ребро оказывается чересчур толстым. Шпагат лопается: раз, другой, третий.

Когда Эрон отлучается на кухню, ко мне подходит Джош и сочувственно советует:

— Не слушай ты этого умника. Зачищай ножом, как все нормальные люди.

И остаток работы я действительно делаю ножом: это скучно, нудно, совсем не гламурно, но зато, когда я ставлю зачищенную корейку на ребро, сворачиваю ее кольцом и перетягиваю шпагатом, туго, как корсет перетягивает талию красотки-южанки, получается корона такой красоты, что даже Эрон одобрительно щелкает языком:

— Конфетка!

Я отношу корону на витрину, и там, среди банальных котлет и стейков, она выделяется, как куртизанка на фоне скучных домохозяек. Мне кажется, каждый увидевший ее тут же поймет что-то важное и тайное про того, кто ее сделал.

— Джуль, ты поливаешь ростбиф?

— Черт! Совсем забыла. Извини.

Мне очень хочется посмотреть, кто купит мою сексуальную «корону», но в тот момент, когда это происходит, я занята на кухне: вытряхиваю на кусок хлеба мозг из выполнившей свою задачу косточки.

— Привет. Как мясо?

— Хорошо. Дико устала. Еду домой. Ну, в смысле, в Рифтон. Скоро связь оборвется.

— Ладно. Я скучаю без тебя.

— Я тоже.

Когда мы с Эриком разъехались в первый раз, то я довольно быстро обжила свою маленькую квартирку в Йорквиле: купила яркий диван, телевизор с большим плоским экраном и пару тарелок, привезла из Квинса несколько кастрюль и сковородок. Кухня в моей новой квартире была еще меньше, чем тот закуток, в котором я пару лет назад готовила пятьсот двадцать четыре блюда по книге Джулии Чайлд, но меня это не смущало: главное, что она была только моей. Два небольших окна выходили на заросший зеленью квартал таун-хаусов, и я любила наблюдать за чужой жизнью. Смотрела, как женщина в

лифчике и трусиках каждое утро тщательно заправляет постель и как семья из четырех человек бурно завтракает. В гостиной у меня висели фотографии Эрика, наших животных, родителей и та, на которой много лет назад случайно оказался Д. Все эти карточки напоминали мне о связях с внешним миром, и все-таки то жилье принадлежало только мне.

У Эрика ничего такого не было. Он остался жить в нашей старой отвратительной квартире, которая за четыре месяца моего отсутствия насквозь пропиталась неопрятным мужским духом. Переспелые бананы разлагались не только на кухне, но и на полках в комнате и даже у Эрика в портфеле. Наполнитель из кошачьего туалета въелся в ковер. А на панорамном окне в гостиной появилась загадочная трещина. Стекло не покрылось паутиной, как бывает, когда в него попадает камень, — скорее, эта одиночная трещина являлась продолжением едва заметной расщелины под линолеумом, пересекающей всю комнату. Возможно, следствие какого-то дефекта фундамента, ответственного также за подозрительный скрип ведущей на улицу лестницы.

Я держу телефон возле уха и продолжаю разговор с Эриком вопреки осторожности и правилам дорожного движения:

— Какие у тебя планы на вечер?

— Да ничего особенного. Уборка. Пиво. Телевизор. А ты? Обедаешь с Джошем и Джессикой?

— Не-а. Стейк. Вино. Сон.

Но гораздо больше, чем беспорядок и трещины, Эрика угнетали воспоминания, от которых ему некуда было спрятаться. Мы с ним прожили вместе десять лет и никогда ничего не выбрасывали. Квартира была до краев заполнена памятками о нашей общей жизни. Книги, фотоальбомы, мебель, картинки, опять книги. Они окружали его со всех сторон. Я спокойно жила в своей монашеской келье, а он, куда бы ни посмотрел, всюду видел напоминания о том, что у нас когда-то было, а теперь разрушилось.

— Ты меня слышишь?

— Плохо… Сейчас связь прервется.

— Ладно, позвоню тебе попозже.

— Хорошо, милый. Увидимся через пару дней.

И сейчас я опять делаю с ним то же самое. Нет, формально мы не развелись и даже не разъехались, но я снова убегаю, а он остается.

— Я люблю тебя.

— Я тебя то…

Все, нет связи.

* * *

До Рождества остается всего несколько дней. Решено, что мы все вместе встретимся в магазине днем: мои родители и брат, взяв напрокат машину, приедут из аэропорта, а Эрик с Псом Робертом — из дома. Я устрою им экскурсию по нашей лавке. Потом на трех машинах мы гуськом поедем в коттедж, который сняли родители. Там мы вместе встретим Рождество: я буду готовить на кухне с мамой, упаковывать подарки с Эриком, разгадывать кроссворды с папой, бороться с братом, буду чесать пузо собаке, наряжать елку и снова стану частью семьи.

До тех пор я купаюсь в своем одиночестве. Мне не хочется делать ничего полезного. Иногда я просто подолгу смотрю в окно. Или с наслаждением плачу. Делаю еще одну попытку навязать себя Д., как мне кажется, совершенно невинным и трогательным способом. Шарф, который уже больше месяца лежит у меня, я упаковываю в красивую коробку, покупаю длинный леденец в виде посоха, привязываю к нему клочок белой ткани и кладу сверху: знак перемирия или капитуляции. Потом долго размышляю о том, куда лучше отправить подарок, — так долго, словно это безумие действительно имеет какой-то смысл. Домой к Д.? К нему на работу?