Путешествие на Запад. ТОМ III
Шрифт:
При виде такого запустения Сунь У-кун предостерегающе сказал:
– Ну, здесь добра не жди, во всяком случае задерживаться нам не следует…
– Что-то очень подозрительным ты стал, – проговорил Ша-сэн. – Не понимаю, какое зло разглядел ты в этом уединенном месте, где никто не живет, и уж конечно нет ни злых духов, ни оборотней, принявших вид зверей или птиц.
Не успел он договорить, как налетел порыв холодного ветра и из ворот монастыря вышел старец в шляпе отшельника, в светлой одежде, с посохом в руке и в соломенных туфлях. За ним следовал бес-слуга, темнолицый, с кривыми зубами, рыжебородый, почти что голый, он нес на голове целое блюдо блинов.
Старец опустился на колени и произнес:
– О Великий Мудрец! Я дух земли у этой горы, которая называется Тернистой. Я знал, что ты прибудешь
Чжу Ба-цзе не скрыл своей радости. Он выступил вперед и стал засучивать рукава, собираясь отведать блинов. Однако Сунь У-кун, внимательно приглядевшись к старцу, закричал:
– Постой! Мы повстречались с недобрыми людьми! Не торопись!
Обратившись к старцу Сунь У-кун продолжал:
– Какой же ты дух земли? Вздумал провести меня, старого Сунь У-куна? Ну-ка, отведай моего посоха!
Старец, видя, что Сунь У-кун действительно собирается ударить его, быстро повернулся к нему спиной и сразу же превратился в порыв ветра, который со злобным свистом подхватил Танского монаха, поднял его в воздух, закружил и умчал неизвестно куда. Сунь У-кун так опешил, что не сообразил даже пуститься в погоню; Чжу Ба-цзе и Ша-сэн, побледнев, растерянно переглядывались. Белый конь тоже перепугался и заржал. О том, как трое спутников Танского монаха и его конь глядели во все стороны в полном смятении, а затем принялись метаться в бесплодных поисках, мы здесь рассказывать не будем.
Обратимся к старцу-оборотню, который с помощью своего беса-слуги примчал Танского монаха ко входу в каменное помещение, окутанное туманом, и осторожно опустил его на землю, а затем, поддерживая обеими руками, ласково произнес:
– Премудрый монах! Не бойся. Мы вовсе не плохие люди. Я – один из восемнадцати гунов, владеющих Тернистой горой. Прошу тебя в эту тихую лунную ночь познакомиться с моими друзьями и побеседовать с ними о стихах, развлечься немного и развеять свою тоску.
От этих слов Танский монах пришел в себя, успокоился и широко открытыми глазами стал осматривать местность. Удивительной красоты картина открылась его взору:
Что может быть прекрасней этих мест, Чтоб тела чистоту хранить и духа? Куда ни взглянешь – облака окрест: Они белее снега, легче пуха… Земли здесь вдосталь, много и воды, И, коль работы не страшатся руки, Тут зашумят зеленые сады, Зашелестят высокие бамбуки. До самого утра здесь хор гремит Лягушек, в тихой заводи живущих, Чудесный аист свой полет стремит К высоким скалам в изумрудных кущах…, Как на вершине Хуашань, красив Восходов и закатов яркий пламень, И кажется, что, небо озарив, Тяньтайцы плавят философский камень… Пусть кто-то ловит рыбу на луне И вспахивает облако седое, Ты не найдешь в той сказочной стране Такого небывалого покоя, Который обретаешь только здесь, В тот лунный час, когда уходит горе, И в думы погружаешься ты весь, Глубокие и вечные, как море.Танский монах не мог налюбоваться окружавшей его красотой. Между тем взошла луна, засияли звезды и послышались оживленные голоса:
– Наш правитель, восемнадцатый гун, привел сюда премудрого монаха!
Наставник Сюань-цзан поднял голову и увидел трех старцев. Первый из них, тот, что шел впереди, был статный, благообразный и совершенно седой; казалось, голова его покрыта инеем. У второго волосы были черные с зеленоватым
– За какие же мои добродетели вы, достопочтенные праведники-отшельники, соизволили проявить ко мне столь высокие чувства любви и почтения?
На это правитель горного хребта, гун восемнадцатый, смеясь, отвечал:
– О премудрый монах! Мы давно слышали о твоих высоких моральных совершенствах и с нетерпением ждали случая увидеть тебя. Наконец пришел долгожданный день и мы обрели это счастье. Если ты в самом деле не поскупишься одарить нас своими поучениями, каждое слово из которых нам дороже жемчуга, и поговоришь с нами по душам, то мы вполне убедимся в силе твоей созерцательности и уверимся в том, что ты принадлежишь к подлинной школе правоверных.
Танский монах низко поклонился и произнес:
– Разрешите узнать, уважаемые праведники, как вас величать.
– Вот этого мужа, – сказал гун восемнадцатый, – с головой седой, словно иней, мы зовем Гун Чжи-гун, что значит беспристрастный, прямой гун; того, у кого волосы черные с зеленоватым отливом, мы зовем Лин Кун-цзы, что значит мудрец, витающий в небесах, а скромного и робкого – Фу Юнь-соу, что значит старец, обметающий пыль с облаков. Меня же зовут просто Цзин-цзе, что значит крепкий, как сучок.
– А как велик возраст у почтенных мужей? – поинтересовался Танский монах.
Первым отвечал Гун Чжи-гун:
Мой возраст – тысячелетний, Но строен, как в юности, стан, Всегда я в одежде летней, Чей запах душист и прян; Как кружевное плетенье Изгибы моих ветвей, Бегут от них легкие тени, Как сотни проворных змей… Меня посещают птицы, Чьих крыльев размах широк, К Познанью мой дух стремится, Подходит мудрости срок Рожден я прямым и твердым И старости не боюсь – Она не помеха гордым, И ей я не поддаюсь. Пусть я не простого рода, Приют мой – в чаще густой, Минуют меня невзгоды И мир с его суетой.Когда Гун Чжи-гун закончил, заговорил с усмешкой Лин Кун-цзы:
Мне тоже немало лет – Их с тысячу наберется. По возрасту я – дед, Но ствол мой к земле не гнется. Не страшен мне вихрь и град, Крепка моих сучьев сила, Свой изумрудный наряд Поныне не износил я В тиши заповедных рощ, Как юноше, мне не спится, И шелест мой, словно дождь, В прохладе ночной струится. С помощью цепких своих Корней сумел овладеть я Щедротами недр земных И тайнами долголетья. Я птицам приют даю, Владеющим дивной силой, Мне дружбу дарит свою Сам аист сереброкрылый. Мудрей всех пернатых он, Умеет менять обличье – То с виду он, как дракон, То снова повадка птичья… Я знатного рода сам, В лесу – не последний житель: Мой вид украшает храм И праведника обитель.