Путешествие на Запад. ТОМ III
Шрифт:
Забывая про все и вся, погружаться в созерцание, безрассудно добиваться плодов учения Будды, – все равно что распутывать заросли лиан, растущих здесь, на Терновой горе, и прислушиваться к шуму семян, гонимых ветром. Как же можно принимать создателя такого учения? Как же при таком положении управлять государством? Необходимо обратить внимание на все то, что лежит перед нами, так как и в спокойствии тоже есть жизнь. Ведь нельзя представить себе, как можно носить воду в бамбуковой корзине без дна или как могут расцветать цветы на железном дереве без корней! Останови пока свои стопы на вершине горы Бессмертия, называемой Линбао, а потом, когда появится Майтрея, последуешь к нему под дерево Лунхуа.
Услышав
– Совершенно ясно, что Фу Юнь-соу наговорил много лишнего. Прошу тебя, премудрый монах, встань и не верь всему, что он тебе сказал. Давайте воспользуемся этой прекрасной лунной ночью, когда так ярко светит луна, и, вместо того чтобы вести рассуждения о нравственном самоусовершенствовании, будем беззаботно сочинять стихи и раскроем свою душу друг перед другом.
Фу Юнь-соу засмеялся и, указывая рукой на небольшое строение, сложенное из камней, сказал:
– В таком случае как вы отнесетесь к моему предложению: зайти в этот крошечный скит и попить чайку?
Тут Танский монах поднялся с колен и посмотрел на каменное строение. Над входом виднелись три иероглифа: «Скит лесных праведников». Затем все вместе вошли туда и только успели рассесться, как появился уже знакомый нам голый бес-слуга с целым подносом пирожков, приготовленных из фулина, и потом подал пять чашек ароматного бульона. Все четверо старцев стали просить Танского монаха первым приступить к трапезе, но он колебался, медлил, боясь рисковать. Тогда старцы сами принялись за еду, после чего Танский монах тоже отведал пирожков. После пирожков поели бульона и тогда убрали со стола. Танский монах украдкой осмотрелся вокруг и заметил, что помещение было украшено богатой блестящей резьбой и залито лунным светом.
Струился родничок из-под скалы, Прекрасные цветы благоухали, Все уголки обители пленяли Своей необычайною красой. Достойны были всяческой хвалы Все те, кто в ней порядок соблюдали, И пыль и паутину обметали, Следя за благолепной чистотой.Танскому монаху очень понравилась эта праведная обитель, и чувства радости и сердечного расположения раскрылись в нем. В состоянии полного восторга он не удержался и произнес:
Сердце того, кто отверг все мирское, схоже с луной: Чисто и светло оно: на нем – ни пылинки земной. Старец Цзин-цзе усмехнулся и сразу же сложил вторую строку: Дар же его стихотворный велик и непревзойден, Ибо черпает в небе свое вдохновение он. За ним сложил третью строку Гун Чжи-гун: Цветистой парче подобен слов его дивный узор: Радует слух, как ткань золотая радует взор. Четвертую строку сложил Лин Кун-цзы: Мудр стихотворец, а строки его, как звезды, ясны – Им украшенья излишни, ему хвалы не нужны. Пятую и шестую строки прочел Фу Юнь-соу: Шесть величайших династий стерты уж с лика земли, С ними веселье, и роскошь, и наслажденья ушли, На– У меня случайно вырвалась одна строка нескладного стиха, – сказал Танский монах, – и обо мне поистине можно сказать, что я машу топором у дверей дома Лу Баня. Ваши же стихи, которые я только что услышал, свежи и изящны. Судя по ним, вы настоящие мастера поэзии.
– А ты, пожалуйста, не отвлекайся, – сказал старец Цзин-цзе. – Помни, что монахи начатое дело доводят до конца. Ты сложил первую строку, почему же не заканчиваешь стих? Прошу тебя, продолжай.
– Это мне не под силу, – стал отнекиваться Танский монах. – Очень прошу тебя, уважаемый гун, сделай это вместо меня.
– Ну и хорош, нечего сказать, – шутливо воскликнул гун, – ты ведь сам начал слагать стих, почему же отказываешься закончить его? У тебя нет никаких оснований скупиться на свои рифмы, они дороги нам, как жемчужины…
И пришлось Танскому монаху завершить начатое им стихотворение следующими двумя строчками:
Чай поспевает, тихо на ложе я полулежу, Взором за легкою птицей, слухом за ветром слежу. Сами приходят стихи – лишь стоит уста разомкнуть… Чувством сладчайшим весны моя преисполнена грудь.– Какая великолепная строфа! – воскликнул гун восемнадцатый. – До чего хорошо звучит: «Чувством сладчайшим весны моя преисполнена грудь».
– Цзин-цзе! – обратился Гун Чжи-гун к правителю горного хребта, – ты прекрасно разбираешься в поэзии, потому и смакуешь последнюю строку. А почему бы тебе самому не начать следующее стихотворение?
Правитель горного хребта гун восемнадцатый был в ударе и не заставил себя упрашивать. Он сам предложил разыграть стихотворную игру:
– Я начну первую строку с последнего слова предыдущего стиха, а вы по очереди слагайте последующие строки таким же образом.
С этими словами он начал:
Грудь моя дышит привольно, а сам я зелен и щедр, Не страшен мне зной палящий, не страшен и зимний ветр. – Ну что ж, – сказал Лин Кун-цзы, – я продолжу с последнего слова твоего двустишия: Ветры утихли, но пляшет тень моих легких ветвей, Любуется путник красою неугасимой моей. Вслед за Лин Кун-цзы выступил Фу Юнь-соу: Моей седине достойной, стройному стану к тому ж Может завидовать каждый в преклонном возрасте муж. Последним выступил Гун Чжи-гун: Муж, здесь стоящий пред вами, собою поддержит трон, Также и дом укрепит он со всех четырех сторон, И рукоятью секиры также окажется он.Танский монах слушал, беспрестанно восторгался, а под конец сказал:
– Какие блестящие стихи! Они сверкают, словно снег под яркими лучами весеннего солнца! Их утонченность возносится за облака. Вдохновленный вашими стихами, я осмелюсь предложить еще одно двустишие для начала, хоть и не обладаю никаким талантом.
Гун Чжи-гун перебил его:
– О премудрый монах! Ты такой добродетельный муж, так много положил трудов на воспитание в себе высоких качеств. Тебе не подобает играть с нами в эту игру. Прошу тебя, сложи нам лучше целое стихотворение. Может, кто-нибудь из нас в ответ тоже сложит стихи, созвучные твоим!