Путешествие налегке
Шрифт:
— У вас что, нет квитанции? — строго спросила женщина.
— Нет.
— Вы потеряли ее? Все каюты заняты. И здесь, на палубе, ни одного свободного места.
Я ничего не ответил. Может, они разрешат мне спать хотя бы на полу.
— Где вы так промокли? — продолжала она. — От вас разит виски. Мой сын Херберт тоже пьет виски. Один раз он упал в озеро.
Она сидела, закутавшись в мое одеяло до подбородка и положив шляпу к ногам, маленькая, костлявая, седовласая, с загорелым лицом и крошечными пронзительными глазками.
— Мой чемодан стоит вон там. Принесите его сюда, если сможете. В таком месте, как это, надежнее держать свои вещи рядом с собой. Осторожнее, не поломайте
Чуть погодя пришли еще пассажиры и стали искать свои кресла. Теплоход сильно качало, кого-то поодаль стошнило в бумажный мешок.
— В Лондоне все будет по-другому, — сказала старая дама, подвинув чемодан поближе к своему креслу. — Нужно только отыскать его адрес. Вы не подскажете, где узнают адреса?
— Нет, — ответил я. — Но, быть может, пассажирский помощник…
— И вы собираетесь спать так всю ночь?
— Да, я очень устал.
— Понимаю. Виски стоит дорого, — добавила она чуть погодя. — Вы ничего не ели?
— Нет.
— Так я и думала. У них есть еда в гриль-баре. Но мне он не по карману.
Я свернулся калачиком на полу, запахнул поплотнее плащ и тщетно попытался уснуть. Как могла эта старуха отправиться в Лондон, даже не зная адреса сына? Ведь ее непременно задержат при сходе на берег. Времена нынче таковы, что нужно предъявить бумагу, к кому едешь, и иметь определенную сумму денег, а не то тебя не впустят в страну… Откуда она сама-то? Верно, из глухой провинции. Она испекла сыну печенье… Господи, до чего же люди беспомощны и бестолковы!
Я поспал немного и снова проснулся. Она храпела, свесив руку с кресла. Рука у нее была усталая, морщинистая, загорелая, на пальце дня широких обручальных кольца. Теперь затошнило многих, и воздух стал просто невыносимым. Я решил выйти на верхнюю открытую палубу. Из-за давнего отвращения к лифтам, я стал подниматься по лестнице и остановился напротив гриль-бара, где люди все еще сидели и жевали. После некоторого колебания купил несколько больших бутербродов и бутылку пива. Потом снова спустился вниз и пошел на прежнее место. Старуха не спала.
— Ах, как вы добры, — сказала она и тут же принялась уписывать бутерброды. — Оставить вам половину?
Но есть мне уже расхотелось. Я сидел и думал, сколько ей понадобится денег, чтобы сойти на берег. Найдется ли в Лондоне какой-нибудь благотворительный отель, готовый приютить заблудившуюся путешественницу? Нужно будет спросить пассажирского помощника, он, наверное, знает…
— Меня зовут Эмма Фагерберг, — сообщила она.
Лежавший рядом пассажир высунул голову из-под одеяла и сказал:
— Хватит болтать! Не дают заснуть.
Эмма Фагерберг вытащила из-под подушки сумочку.
— Вы такой добрый, — прошептала она. — Я покажу вам фотографию моего сына. Вот таким был Херберт в четыре года. Снимок плоховатый, но у меня есть еще много, получше этого…
Райский сад
Однажды февральским днем в горное селение к западу от Аликанте прибыла профессор Виктория Юханссон. Селение, где ей предстояло жить некоторое время у своей крестной дочери Элисабет, было небольшим и очень старым. Узкие дома, плотно прилегающие друг к другу, карабкались вверх по горному склону, точь-в-точь как на красочных открытках с видами здешних мест, которые Элисабет время от времени посылала своей крестной матери.
Поездка была долгой и утомительной. Виктория была несколько разочарована тем, что Элисабет не встретила ее в аэропорту, как они договорились, хотя, скорее, быть может, удивлена; они обе так долго готовились к этой поездке и так искренне ждали ее. Колокольчика у ворот не было. Виктория постучала в ворота,
«Бедное дитя, — подумала Виктория, — и надо же, чтобы Хильда заболела именно в такой момент… Но она была болезненной уже тогда, и взбираться на холмы ей было не под силу. В тот раз, когда мы ездили в Шотландию, должно быть, это было в тысяча девятьсот… ну да, во всяком случае, мы были очень молоды. Но ездить с ней было довольно обременительно… она вечно хныкала. Мы часто говорили о том, чтобы поехать в „Das Land, wo die Citronen bliihen“[19] или в Испанию… Я напишу ей. И Элисабет тоже. Но всему свое время, надо все делать постепенно. Интересно, как зажигают газовую плиту…»
Виктория сняла шляпу. Сидя на стуле с прямой спинкой, в побеленной чопорной комнате Хильды, она попыталась и дальше думать о подруге своей юности. Но образ Хильды становился все более и более туманным, едва ли чем-то иным, нежели почти наполовину забытым угрызением совести. Виктория закурила третью за этот день сигарету и посвятила себя разглядыванию окна с апельсинами.
Виктория Юханссон была в свое время чрезвычайно любимым учителем, она умела пробудить интерес учеников, ее неожиданные паузы не имели ничего общего с рассеянностью; во время этих пауз формулировалась идея, которую следовало изложить с абсолютной ясностью. Да и позднее, в университете, где она читала курс лекций по филологии Севера, Виктория внушала всем большое уважение, несмотря на свою мягкость и тотальное неумение что-либо хулить или навести хоть какой-нибудь порядок в своих бумагах и заметках, которые она вечно теряла или забывала.
Возможно, причиной этого уважения была беспомощная непрактичность Виктории, обезоруживавшая ее учеников, и постоянная ее доброжелательность, пресекавшая всяческую попытку критиканства или насмешки. И кроме того, она внушала уверенность; Виктория казалась надежной уже издалека: невысокая крепкая фигура, которая в тупоносых туфлях спокойно шагала тебе навстречу. Виктория любила ходить в trenchcoat и вообще в широких платьях, но это не мешало тому, что ее tatercape[20] была из шиншиллы, а жемчуг — натуральный. Она надевала свое жемчужное ожерелье, когда к ней приходили в гости ученики.