Путешествие налегке

Янссон Туве

К дому, в котором Жозефина жила по соседству с X., вела длинная ужасная лестница. Когда Виктория поднялась наверх, она присела на одну из низеньких каменных стен, подождать и прочитать список испанских слов. Прошло очень много времени, прежде чем X. вышла из своих ворот, заперла их и молча постояла, словно не зная, куда ей идти. Но во всяком случае, в руках у нее была хозяйственная сумка, так что, вероятно, она шла в магазин. X. была совсем маленького роста и вовсе не казалась ужасно опасной. Волосы у нее были седые, и никакого намека на прическу.

И никакого ножа. Но вот она сдвинулась с места.

— Извините, — сказала Виктория. — Я так плохо себя чувствую. Где я могла бы выпить стакан воды?

— У колонки на площади, — ответила X.

Глаза у нее были подозрительные и очень темные.

— Не думаю, что я в состоянии так далеко пройти… Жарко, и я не привыкла…

И таким вот образом Виктория все же вошла в маленький узкий домик, где жила X. Теперь Виктории в самом деле было нехорошо, так как она не привыкла обманывать.

X. поставила перед ней на стол стакан воды и пошла обратно к дверям; через некоторое время она спросила, не лучше ли Виктории.

— Не совсем, — откровенно ответила Виктория. — Простите меня, моя милая, но не могли бы вы ненадолго присесть. Надеюсь, это не солнечный удар…

X. присела на стул возле дверей.

— Я не привыкла к жаре, — продолжала Виктория. — Вы не слышали, не бывало ли солнечного удара у кого-либо в колонии?

— Нет, — презрительно ответила X. — Но если бы у кого-нибудь он и был, меня это нисколько не удивило бы. Половину своего времени они только и делают, что жарятся на солнце.

— А другую половину?

— Приемы. Сами увидите. Пьют коктейли, и сплетничают, и болтают всякую чушь, ни о чем. И недели не пройдет, как вы с головой окунетесь во все это, вы ведь принадлежите к числу избранных.

— Сохрани меня Бог, — сказала Виктория. — Это звучит ужасно.

X., отставив хозяйственную сумку в сторону, заговорила горячо, но несколько понизив голос:

— Да, это ужасно, они вторгаются в один покинутый дом за другим и приводят их в порядок; внутри — все, насколько это им доступно, модернизируют, но снаружи дом должен оставаться примитивным и романтическим. Эти люди живут такой легкой жизнью! Они просто срослись со своими автомобилями и собачонками. Египетские кузнечики! Я живу здесь с самого начала, уже двадцать лет! Чего только я не насмотрелась! Они подрывают все вокруг.

— Как смоковница, — заметила Виктория.

— Что вы имеете в виду?

— Смоковницу! Моя крестница Элисабет рассказывала мне о смоковнице. Ее корни простираются очень далеко, они могут подрывать каменные стены и дороги, все что угодно. Они не оставляют места для чего-либо другого.

— Да, — подтвердила X., — места для чего-либо другого не остается. И не известно, что еще будет!

Она поднялась и в ожидании встала у двери.

На обратном пути Виктория пыталась представить себе, что испытывает человек, оказавшийся абсолютно вне общества. Мысль об этом была не нова и уже давно тяготила ее, — мысль об учениках, которые были изолированы от всего,

чем занимались их товарищи; они приходили к ней и спрашивали, что же им делать. «Весьма огорчительная ситуация, по-настоящему сложная». Виктория разорвала свои записи о женщине с ножом. Но «Дело Жозефины» никоим образом не было исчерпано, оно только вступило в новую фазу.

На следующее утро к Виктории ворвалась Жозефина со всеми своими собачонками; уже в дверях она закричала:

— Профессор, дорогой профессор Виктория, говорят, вы были у нее! Что она сказала обо мне?

— Ничего.

— Но что-то же она говорила, верно?

Виктория, погладив самую маленькую и самую нервную собачонку, сказала:

— Я думаю, эта женщина страшно одинока.

— И ничего другого! — воскликнула Жозефина. — Вы ничего больше не узнали, кроме того, что она одинока? Это я могла бы сказать вам с самого начала… Почему она ненавидит именно меня, хотела бы я знать!

— Дорогая мисс О’Салливан! — сказала Виктория. — Успокойтесь. Я всего лишь в самом начале расследования.

И она подумала, рассердившись на самое себя: «Расследование! Как претенциозно, я слишком начиталась детективов…»

Она быстро сказала:

— Вы ведь знаете… Люди могут воспринимать некоторые вещи превратно, по какой-то совершенно мелкой причине, быть может, из-за разочарования, а потом все только растет и растет, как снежный ком, в ненужном направлении, покуда не рухнет…

— Вы защищаете ее? — запальчиво крикнула Жозефина. — Что вы еще можете мне сказать? Одинока, одинока — я-то тут, пожалуй, ни при чем! Вы обещали…

— Да, знаю, я обещала. Но присядьте, не желаете ли стаканчик виски?

— Пожалуй, только совсем маленький, — рассерженно ответила Жозефина. — Мне надо к Уайнрайтам.

— У них прием?

— Да, у них прием.

— Послушайте меня, — сказала Виктория, — я ищу мотив ее поступков, и мне кажется, я его нашла. Она превратила вас в своего рода символ…

Но Жозефина не пожелала прислушиваться к ее словам, теперь она начала болтать о леди Олдфилд, которая хотела бы пригласить профессора Викторию на свой прием в следующий четверг, прием — сугубо интеллектуальный, будет лишь самый узкий круг избранных… Они не имеют ничего против того, чтобы расширить колонию.

«Пригласите X., — сердито подумала Виктория, — я не желаю иметь ничего общего с их колонией, пусть расширяют ее, как им угодно».

Жозефина внезапно замолчала и, уставившись на Викторию, спросила:

— В чем дело, почему у вас такой вид? Вы больше не хотите мне помогать?

— Конечно хочу. Но вы должны попытаться понять, что у фрёкен Смит серьезная проблема…

— Вот как, — прервала ее Жозефина, — вы защищаете ее! Вы должны понять, что она опасна, не верьте ее словам, она — ведьма, способна исказить все на свете и превратить белое в черном, я это знаю! Я запрещаю вам встречаться с ней.

Виктория почувствовала, как вспыхнуло ее лицо, она заговорила, но ее снова прервали: