Путешествие по Средней Азии
Шрифт:
между Ак-Тагом и Карача-Тагом. Теперь вода притоков используется на полях,
которые лежат высоко в горах. Три главные реки, скорее совсем небольшие
ручьи, текут в своих широких руслах в нескольких верстах южнее гор и
достигают Зеравшана только при высоком уровне воды. Четвертый приток,
который впадает в Зеравшан с севера, Джисман, берет начало севернее Катырчи
на Ак-Таге у горного перевала Тикенлик. Летом он тоже не достигает
Зеравшана, хотя его довольно глубокое русло
уровне воды он вливается в Зеравшан у Тасмачи. Тюрсюн образуется из рек
Кара-Абдал, Накрут и Зарай; прежние притоки Токмазар, Казгалмар, Орта Булак,
Кяряшя и др. даже при высоком уровне воды не доходят больше до Тюрсюна; река
Пшат принимает с запада приток Кошрават. Вода западных рек между Кара-Тагом
и Ак-Тагом: Актшапа, Карачияка, Джуш Багачата - используется в садах. Между
Пшатом и Джисманом с Ак-Тага текут три маленькие речки: Зербент, Андак и
Бюргян; соединялись ли они когда-то или порознь текли до Зеравшана, мне не
удалось выяснить. Из многих маленьких речек, впадающих в Зеравшан с юга,
наиболее значительны следующие: 1) Чарвак, восточнее Пенджикента; 2) Чурча,
которая образуется из трех речек (у Пенджикента); 3) Куманык, которая течет
на север у деревни Даул; 4) Карасу и 5) Инам Якши (у Катта-Кургана)".)
текущего с северо-востока. Его русло лежит ниже Бухары, и летом река очень
скудно снабжает город водой. Вода поступает в город через канал (который
довольно глубок, но не содержится в чистоте) у ворот Дарваза-Мазар один раз
в 8 или 14 дней, в зависимости от того, как позволяет уровень реки. *[147]
*Появление у черты города воды, уже довольно грязной, - всегда радост-ное
событие для жителей. Вначале млад и стар бросаются в арыки и резервуары,
чтобы выкупаться, затем там купают лошадей, ослов и коров, а после того как
собаки также немного освежатся, вход в воду запрещается. Вода постепенно
отстаива-ется, становится прозрачной и чистой, но она уже растворила в себе
всякого рода миазмы и грязь. Таково водоснабжение в "благородной" Бухаре,
где тысячи питомцев учатся той рели-гии, которая гласит: "Чистоплотность
исходит от религии".
Я не могу забыть Бухару уже и потому, что наблюдал религиозные
устремления и правительства, и народа. Я постоян-но слышал изречение:
"Бухара - истинная опора ислама", однако это определение кажется мне слишком
слабым, Бухару можно было бы назвать "Рим ислама", тогда как Мекка и Медина
– это только его Иерусалим. Бухара сознает это свое превосходство и гордится
им перед всеми мусульманскими народами, даже перед султаном, который
официально признан главой религии. Но ему едва ли можно простить
подвластных ему странах многое искажается под влиянием френги. Меня, как
османа, часто просили решить следующие вопросы: 1) почему султан не покончит
со всеми френги за то, что, живя в его государстве, они не платят джизьи
(подати); почему он не предпринимает ежегодно джихад (религиозную войну),
коль скоро у него у всех границ живут неверные; 2) почему османы, сунниты по
религии, принадлежащие к секте Абу Ханифы, не носят тюрбана и длинных одежд,
согласно предписанию дости-гающих лодыжек; почему у них нет длинной бороды и
коротких усов, как у "Славы всех земных созданий" (как называют проро-ка);
3) почему сунниты и в Константинополе, и в Мекке произно-сят азан (призыв к
молитве) нараспев, что является ужасным грехом; почему не все они становятся
хаджи, ведь они живут так близко от святых мест, и т.д.
Я делал все возможное, чтобы спасти честь славных османов в отношении
религии. И пусть мне иногда приходилось, краснея, говорить: "Pater
peccavi"^87 , но в душе я только поздравлял турок с тем, что у них под
влиянием искаженного ислама есть столько хороших свойств и прекрасных черт
характера, тогда как их единоверцы, черпающие из источника чистой веры,
предаются лжи, лицемерию и притворству. Как часто приходилось мне принимать
участие в хальках (кольцо или круг), когда благо-честивые мужи после молитвы
усаживались в круг плотно друг к другу, чтобы, погрузившись в теведжу
(созерцание)^88 , или, как это именуют западные мусульмане, муракебе,
размышлять о ве-личии Бога, великолепии пророка и ничтожности нашего
сущест-вования. Если посторонний человек посмотрит на этих людей в больших
тюрбанах, сидящих, понурившись, с опущенными вниз глазами, со свисающими на
колени руками, он, вероятно, поду-мает, что это все - высшие существа,
желающие сбросить бремя земного существования, и что они глубоко прониклись
арабским *[148] *изречением: "Земной мир - мерзость, и те, кто привержен
ему, - собаки". Если же приглядеться к ним, то увидишь, что многие от
глубоких мыслей погрузились в еще более глубокий сон. Но хотя они и храпят,
как охотничьи собаки, это отнюдь не значит, что вы можете удивиться или
сделать им замечание, потому что бухарец поставит вас на место и скажет:
"Эти мужи достигли того, что, даже храпя во сне, думают о Боге и бессмертии
души". В Бухаре важна прежде всего внешняя форма. В каждом городе есть свой
раис (блюститель веры), который, проходя по улицам и площа-дям со своим дере