Путешествие в страну летописей
Шрифт:
Слава и влияние монастыря растут. Все чаще в гостях — дружинники, бояре. Заезжает за благословением и князь. На подарки не скупятся: «Приносили ему (Феодосию) нечто малое от имений своих, другие же села давали на попечение…» Боярин Иоанн прислал на трех возах «хлеб, сыр, рыбу, пшено, мед». Несколько выходцев из обители стали игуменами и епископами в разных краях. За двадцать лет до того печерская братия жила бедно; над головой был потолок пещеры. Теперь иное дело. «Нечего предложить братии на ядь», — жалуется однажды келарь. Феодосий распоряжается — сварить пшеницу с медом. «Пшеница с медом» — это уж худшая еда, это уж
К вечеру обычно возвращаются монахи, уезжавшие с разными поручениями. Одни продали на рынке соль, добываемую с монастырской земли, Закупили игл, лопат, топоров да заодно услыхали городские новости.
Другие приходят из монастырской деревни с молоком, мясом, овощами. Рассказывают, как по просьбе крестьян «изгоняли из хлевины беса». В этот час в обители много народу, своих и гостей…
Особенно частый гость — старый Ян Вышатич. Ян — важное лицо; сейчас он воевода, тысяцкий в Киеве, но прежде конно и пешно, с мечом и щитом, обошел почти всю страну. Бывал и в южной Тьмутаракани, и в северном Белоозере, служил в Чернигове, воевал у Полоцка. Половецкие набеги и княжеские усобицы знакомы ему не по рассказам: летопись битв рубцами написана на его теле.
На столе — угощение, и вокруг Яна рассаживаются его старые, лучшие друзья — Феодосий, Никон, Иван, Иаков. Где-то тут и молодой Нестор. Все готовы слушать. Ян — прекрасный рассказчик…
Наступает вечер. Время сна. Но и в эти часы не утихают «мирские страсти». Игумен делает обход, прислушиваясь около каждой кельи. «Ежели, подходя к двери, Феодосий слышал молитву замкнутого за ней черноризца, он радовался душой». Но бывало, он слышал, «что в келье сошлись два-три и ведут беседу. Тогда Феодосий ударял рукой в дверь и смущенно удалялся, а на другой день отчитывал провинившихся». Игумен же Никон был позлее, не пренебрегал и палкой.
О чем же шепчутся ночью в полутемных кельях?
Некоторые сплетничают от скуки, особенно молодые, которым не по себе в мрачной тишине. Иные отводят душу, делясь обидами. Монах читает собравшимся письмо от старого монастырского друга, несколько лет назад поставленного в епископы. Все слушают и в то же время улавливают каждое движение за дверью.
«Не приходи в сильное раздражение, — пишет епископ, — не ходи из кельи в келью, возбуждая братию против начальства дерзкими словами. Все это дьявольское наваждение…»
— Хорошо ему поучать! — замечает один из слушателей. — Сытый голодного не разумеет.
— Обождите! — шепчет хозяин письма. — Дальше и об этом сказано: «У меня, грешного, по чину епископа, много городов и сел, и со всей той земли получаю я десятину; но — совесть порукой — поистине говорю тебе, что всю эту славу и честь сменил бы я в прах и работал бы в повиновении игумену святой Печерской лавры…»
В то время, когда постригается в монахи Нестор, рознь среди черноризцев нарастает. Летописец неохотно выносит сор из избы. Однако кое-где истина выступает наружу, и тогда в рассказы о примерных постниках и мучениках вкрапливаются и другие картины.
Феодосий перед кончиной объявляет собравшейся братии, что назначает своим преемником некоего Иакова. Казалось бы, монахи, только что клявшиеся умирающему: «Кого пожелаешь, тот нам и будет отец и игумен и будем слушаться его, как тебя», — казалось бы, эти монахи возрадуются, с восторгом примут нового игумена. Но нет!
Гром оружия и половецкий посвист, рассказы о делах давно минувших, былины, речи заезжего гостя — все врывается в Несторову келью мирскими страстями, превращается в мысли, потом — в книги. Сначала появляется «Чтение об убиении Бориса и Глеба», спустя несколько лет — «Житие Феодосия»…
…За поздним часом гимназиста вежливо выпроваживают из Румянцевского музея.
Кстати, о гимназии
Никогда одноклассники не слышали, чтоб Алексей Шахматов смеялся так громко и долго.
Дело в том, что ему дали серебряную медаль.
«Надо, господа, надо, — убеждал директор педагогов. — Не исключено, что он прославится, то есть прославит себя и отечество, и, если мы не отметим его, это не прославит нас…»
— Лелька, за что тебе медаль-то выдали? У тебя ведь троек целый воз!
— Как — за что? Сами же дразнили: «Гениальный мальчик! Гениальный мальчик»! Вот за это самое…
Глава 7. 1100 —1900
Летописцы… может быть, настоящих времен и писать опасались, ибо из того писателям многократно беды приключаются.
«Выдать студенту 2-го курса историко-филологического факультета Московского университета Шахматову Алексею Александровичу за исследование «О языке новгородских грамот» сто рублей с использованием их для собирания сказок, былин, песен и преданий в Олонецкой губернии…»
От Петрозаводска он едет на лошадях, потом лодкой — по Онежскому озеру. В Заонежье лошадей достать мудрено, и он шагает по чавкающим лесным тропам, сверяя путь со старенькой картой, где в зеленый разлив карельских лесов вкраплены редкие села с диковинными именами, отдающими сказкой и древностью. Гнилой погост, Заболотье, Спасская губа, Медвежье озеро. Студент вышагивает десятки верст от села до села, что-то напевая и постукивая палкой по корявым стволам.
Он представляет себя странником какого-нибудь 1085 или 1420 года (не все ли равно?), который, минуя «дороги прямоезжие», шествует, скажем, из Белоозера в Киев, и пути ему — на месяцы. А на дороге — соловьи-разбойники, богатырские заставы да таинственные мужички-лесовички.
Прямоезжая дорожка заколодела, Заколодела дорожка, замуравела, Ай по той ли по дорожке прямоезжоей На добром коне никто да не проезживал, Прямоезжею дороженькой пятьсот есть верст, Ай окольноей дорожкой цела тысяча.