Путешествие во времени Михаила и Юрия в древнюю Грецию
Шрифт:
Он только слушал.
Два голоса звучали там, где молчала перед бурей вся оцепеневшая природа. Один - могучий и грозный голос божества, другой - был слабый голос человека, приносимый ветром со склона горы, где Ктезипп оставил Сократа.
– Ты ли,- говорил голос из тучи,- дерзкий Сократ, надменный разумом, боровшийся с богами земли и неба?
Не было бессмертных веселее и светлее нас, олимпийцев,- теперь давно уже проводим мы свои дни в сумерках
Однако никогда еще эти туманы не сгущались так сильно, как с тех пор, когда среди любезных некогда Афин послышалось ненавистное слово твое, сын Софрониска.
Почему не следовал ты заветам отца твоего?
Добрый Софрониск позволял себе, особенно в молодые годы, небольшие кощунства, но все же не один раз запах его жертв радовал наше обоняние...
– Остановись, Кронид,- сказал Сократ,- и разреши мое недоумение: итак, малодушное лицемерие предпочитаешь ты исканию истины?
Вслед за этим вопросом скалы дрогнули от громового удара.
Первое дыхание грозы промчалось и стихло в дальних ущельях, но склоны горы все еще дрожали, потому что все еще дрожал от гнева восседавший на ее вершине.
А в пугливой тишине сгустившейся ночи слышались только дальние стоны.
Казалось, это в самом сердце земли стонали от удара Кронида скованные титаны...
– Где ты теперь, дерзкий вопрошатель?- раздался насмешливый голос олимпийца.
– Я здесь, Кронид, здесь, на том же самом месте, и только твой ответ подвинет меня дальше. Я жду.
Гром заворчал в туче, как дикий зверь, удивленный бесстрашием ливийца-укротителя, когда он безоружный подходит к нему с ясным взглядом. И через несколько мгновений голос прошумел вновь над равниной:
– О, сын Софрониска!
Не довольно ли тебе, что на земле ты расплодил столько сомнений, что даже здесь, на Олимпе, они окружили нас темными облаками! Поистине, иные дни, когда ты беседовал на площадях, в академиях или в публичных раздевальнях,- нам казалось, что ты разрушил уже на земле все алтари и что это пыль от развалин несется к нам в горния... Тебе мало: ты и здесь, перед лицом моим, не признаешь власти бессмертных...
– Зевс, ты сердишься. Скажи, кто дал мне то гениальное, что тревожило всю жизнь мою душу, побуждая меня неустанно стремиться к истине?
В туче царствовало таинственное безмолвие.
– Не ты ли?
Ты молчишь. Итак, я исследую дело. Или это божественное начало дано тобою, или другим. Если оно дано тобою, то тебе же я несу его в дар, как созревший плод моей жизни, как пламя от зароненной тобою искры.
Смотри, Кронид,
Вот он, огонь моей души, который горел в горькую минуту, когда я собственной рукой обрезывал нить моей жизни.
Отчего же ты не примешь его, зачем ты сердишься, как плохой наставник, которому старость мешает разглядеть, что отрок-ученик чертит на послушном воске его собственные повеления?..
Кто же ты, приказывающий мне погасить священный огонь, освещавший мою жизнь с тех пор, как в нее проник первый луч святой мысли?
Солнце не говорит звездам: "Угасните, чтобы мне взойти".
Оно всходит, и слабое сияние звезды утопает в свете бесконечно сильнейшем.
День не говорит факелу: "Погасни,-ты мне мешаешь". Он разгорается, и факел дымит, но не светит.
Божество, к которому я иду,- не ты, боящийся сомнений.
Он, как день, он, как солнце, светит сам, не угашая ничьего света.
Тот, который скажет мне: "Странник, дай мне твой факел, он не нужен тебе больше, потому что я - источник всякого света..."
Тот, кто скажет: "Сложи на моем алтаре слабый дар твоих сомнений, потому что во мне разрешение..."
Вот мой Бог, которого я ищу! Если это ты, то прими мои вопросы.
Никто не убивает своего детища, а мои сомнения - порождение вечного духа, которому имя - истина!
Темные тучи разорвались от края и до края небесными огнями, и в криках бури опять раздался могучий голос:
– К чему вели твои сомнения, надменный мудрец, отринувший смирение, лучшее украшение земных добродетелей?
Ты оставил приютный кров простодушной веры, чтобы вступить в пустыню сомнений.
Ты видел его,- этот мертвый простор, оставленный живыми богами.
Тебе ли одолеть его, ничтожному червю, ползающему в прахе своего жалкого отрицания?
Тебе ли оживить мир, тебе ли постигнуть неведомое божество, которому ты не умеешь молиться?
Ничтожный мусорщик, запачканный пылью разрушенных алтарей,- ты ли тот зодчий, которому суждено воздвигать новые храмы?
На что же надеешься ты, отринувший старых богов и не знающий нового?
Вечная ночь неисходных сомнений, мертвая пустыня, лишенная живого духа,- таков ваш мир, жалкие черви, истачивающие живую веру, прибежище простых сердец, вселенную обратившие в мертвый хаос...
Что же?..
Где ты теперь, ничтожный и дерзкий мудрец?
Буря одна властно гремела на просторе...
Потом стихли громы, ветер смежил свои крылья, и только потоки дождя лились во мгле, точно обильные, неудержимые слезы, готовые поглотить землю, покрыть ее потоком неутолимой скорби...