Путешествие. Дневник. Статьи
Шрифт:
12 декабря
Давно не писал я своего дневника; все эти дни были из тех, о которых моя родимая, бывало, говорила словами Эклесиаста: «Sie gefallen mir nicht».[1280] Но и за них благодарение господу! Они меня с ним сблизили. Сверх того, меня до глубины души тронуло участие Натальи Алексеевны и ее детей. Мише моему сегодня немного лучше. Сегодня 15 лет тому назад родилась Аннушка; итак, когда 14-го декабря 1825 г. меня постигло мое огромное несчастие, существовал уже двухдневный младенец, которому суждено было быть моим утешением через 15 лет здесь, в краю моего изгнания.
Видел я ныне
22 декабря
Вчера поздно вечером господь дал мне сына.
26 декабря
Окрестили сына моего и нарекли ему имя Иван по дедушке.[1281] Кумовьями были В. Д. Холщевников (вместо А., И. Разгильдеева), Савичевский и Пронюшка, кумушками Ел<ена> Иь<ановна> Истомина, Аннушка и Васинька.
1841 год
5 января
Настрадались мы от холоду; теперь все: я с женой и с детьми и с семейством Улиты живем в избе, тут же и работник, в горнице жить невозможно.
6 января
J'ai eu le plaisir de perdre mon proces:[1282] Сельский начисто отперся от моих денег.
20 января
Жена меня просила отметить, что Ванюшка в первый раз усмехался.
24 января
Савичевский было не в шутку занемог; слава богу, теперь лучше. Кстати! Я с ним иногда играю в шахматы: он, как то и должно было ожидать, выигрывает чаще, потому что я начну хорошо, а потом и оплошаю от рассеянности. Наталье Алексеевне прислали прекрасный по картинкам и типографической роскоши альманах «Утренняя заря».[1283]
26 января
Прелестная повесть «Божий дети»,[1284] с малороссийского, составляет почти единственное литературное украшение «Утренней зари»; все прочее, что я тут до сих пор прочел — и стихи, и проза, не исключая «4438-ого, кажется, года»[1285] Одоевского, — довольно пошло, а кое-что ниже посредственного.
5 февраля
Наталья Алексеевна получила несколько номеров «Сына отечества» и «Отечественных записок» из Нерчинска. Примечательнее всего тут мне показался разбор Лермонтова романа[1286] «Герой нашего времени» (в «От<ечественных> зап<исках»>). Разбор сам по себе хорош, хотя и не без ложных взглядов на вещи, а роман, варияция на пушкинскую сцену из «Фауста», обличает (pour employer un expression a la mode)[1287] огромное дарование, хотя и односторонность автора. Несмотря на эту односторонность, я, судя уже и по рецензии, принужден поставить Лермонтова выше Марлинского и Сенковского, а это люди, право, — недюжинные.
11 февраля
Кроме Лермонтова, меня познакомил Краевский еще кое с какими людьми с талантом: с Кольцовым, Огаревым, Гротом.[1288] Вот рукопашный бой из Гротова перевода Тегнеровой поэмы:[1289]
Как волны понеслися
Друг на друга они,
И будто бы срослися
Стальные их брони.
Так два медведя бьются
Над снежною скалой;
Так два орла дерутся
Над бурной глубиной.
Под мощными бойцами
Утес бы задрожал;
Захвачен их руками,
И дуб бы крепкий пал.
С них пот течет струями;
Уже в груди их хлад;
Тяжелыми стопами
Срыт камень, куст измят.
[...] СТАРЫЙ ДОМ <ОГАРЕВА>[1290] Старый дом, старый друг, посетил я
Наконец в запустенье тебя,
И былое опять воскресил я,
И печально смотрел на тебя.
Двор лежал предо мной неметеный,
Да колодец валился гнилой,
И в саду не шумел лист зеленый,
Желтый — тлел он на почве сырой.
Дом стоял обветшалый уныло,
Штукатурка оббилась кругом,
Туча серая сверху ходила
И все плакала, глядя на дом.
Я вошел. Те же комнаты были,
Здесь ворчал недовольный старик;
Мы беседы его не любили,
Нас страшил его черствый язык.
Вот и комнатка: с другом, бывало,
Здесь мы жили умом и душой;
Много дум золотых возникало
В этой комнатке прежней порой.
В нее звездочка тихо светила,
В ней остались слова на стенах;
Их в то время рука начертила,
Когда юность кипела в душах.
В этой комнатке счастье былое,
Дружба тихая выросла там,
А теперь запустенье глухое,