Путешествие. Дневник. Статьи, Кюхельбекер Вильгельм Карлович (Кюхля)

Путешествие. Дневник. Статьи

на обложку

Кюхельбекер Вильгельм Карлович ""

Шрифт:

Был у меня Бригген [1393] и рассказывал много интересного.

1 мая

Краевский, без всякого сомнения, лучший наш критик,[1394] умный, честный, добросовестный. Но пораженный тем, что безотрадно в нынешнем состоянии нашего общественного быта, он слишком резко — не извиняет, нет, почти оправдывает тех, которые нарушают основания, святые правила этого быта, напр. святость супружества. Он любовницу Печорина чуть ли не предпочитает чудесно-прекрасной Татьяне Пушкина; он находит, что в браке без любви много гадкого и возмутительного, даже порочного... Это, конечно, так, но все же жертва

подобного брака, если свято хранит долг свой, в глазах самого же Краевского, пусть бы только он захотел хорошенько все раздумать, не только должна нравственно стоять непременно высше прелюбодейки, но и казаться существом не в пример более прекрасным и поэтическим. Нет! общественное мнение не совсем вздор: оно, конечно, очень часто впадает в заблуждения, часто и справедливые его приговоры бесчеловечны; но все же оно основано на вечной идее истины, красоты и совершенства. Жорж-зандовские разглагольствования никак не очистят той, которая раз уронила себя перед самой собою; тут Eugene Sue с своею Fleur de Marie[1395] видел дальше гораздо всей школы сенсимонистов. Честность — вот условие, sine qua non,[1396] под которым мужчина» достоин своего имени: женщина не может почитать бездельника;[1397] а целомудрие — вот честность женщины.

2 мая

Май уж для меня начинается; это значит начинаются неприятности. Сегодня получил я известие, что не позволяют мне жить в городе.

3 мая

Писал письма к гр. Орлову, к Одоевскому и Свистунову,[1398] неужто откажут?

6 мая

Моим занятиям порядочно мешают милые посетители: переписываю своего «Итальянца» почти тише, чем сочинял его. Сегодня погода вечером была очаровательная. Бедный Швейковский очень плох.

7 мая

Сегодня разговаривал я с женой о том, что у нас мало <денег? >, да чем-то мы будем жить и пр. Вдруг блеснула мне мысль, что спаситель велит только заботиться о настоящем дне и что он, верно, меня не оставит. Эта мысль меня удивительно как утешила и успокоила.

8 мая

Несчастливый день для моего Миши. За учением он плакал, потом я принужден был наказать его за упрямство, и, наконец, он упал в подвал и чуть до смерти не ушибся.

9 мая

Нарушил свое слово и играл в бостон, да и проигрался. Чему я, впрочем, очень рад: вперед мне наука.

10 мая

Сегодня в 3 часа ночи скончался на моих руках Иван Семенович Швейковский: при смерти его были ф<он> Бригген и Басаргин.

12 мая

Перелистывал стихотворения Шиллера. Они на меня подействовали очень странно: мне стало жаль поэта, жаль точно так, как мне жаль, когда размышляю о жизни Александра Павловича, который в моих глазах одно из самых трагических лиц в истории.

13 мая

Сегодня похоронили старика Швейковского. Я получил очень примечательное и дружеское письмо от моей доброй, несказанно доброй Натальи Дмитриевны.[1399]

Это письмо принесло уже свой благий плод: я было рассердился на Щ<епина>,[1400] но пошел к нему, объяснился с ним и нашел, что этот бедный наш товарищ очень доступен хороших чувств, если только постараются в нем их пробудить.

15 мая

Провел день не так, как бы я желал, впрочем, довольно деятельно. Фон дер Бригген прочел мне 4 и. 5 главы своего «Цесаря»:[1401] пятая очень занимательна и в высокой степени оживлена драматическим интересом.

18 мая

Сегодня, через двадцать лет, я ел спаржу и раков.

19 мая

Бриггену вышел перевод на Кавказ. Он, бедный, в самом трудном теперь положении, говорит, что это для него все равно что 13 июля 1826 года. Тогда его разлучили с одним семейством, теперь с другим.

22 мая

Сегодня ровно два месяца, как я в Кургане. Бот так-то все проходит! Сколько было ожиданий, страхов, надежд, когда я отправлялся сюда! — все это теперь за мною, и теперь, вероятно, те люди, с которыми я жил в Акше, из которых кое-кто, кажется, меня и любил, начинают уже забывать меня!

Vanitas vanitatum![1402]

23 мая

Слава богу, принялся опять за дело! а то я все эти дни читал неимоверные глупости, именно — второй том «Ста русских литераторов»;[1403] тут нет ни одной живой статьи, и Фаддей Булгарин сияет в этом сборнике как звезда первой величины; он, по крайней мере, хоть смешон.

25 мая

Третьего дня я совершенно случайно вспомнил несколько стихов пиэсы, которую я написал 24 года тому назад в Грузни, — на взятие греками Триполиццы.[1404] Я тогда только что начал знакомиться с книгами Ветхого Завета, которые покойный Грибоедов заставил меня прочесть.

Вот начало:

Глагол господень был ко мне

За цепью гор, на бреге Кира:

«Ты дни влачишь в мертвящем сне,

В объятьях леностного мира...».

Потом обращение через пять или шесть строф к Англии:

О ты, коварный Альбион,

Бессмертным избранный когда-то!

Своим ты богом назвал злато;

Бессмертный сокрушит твой трон,

Тебя замучают владыки;

На чад твоих наляжет страх;