Путешествия Дюмон-Дюрвиля
Шрифт:
Дюмон-Дюрвиль стоит на полуюте. Солнце уже село, но открытый им берег антарктической суши светлеет на фоне темного неба, словно старое серебро.
В честь своей жены он назовет эту землю Землей Адели.
Ночь коротка, и корабли не успевают далеко отойти от новооткрытой земли, как впередсмотрящий докладывает: «Путь впереди перекрыт льдинами». Погода все еще была хорошая, ясная, и ничто, казалось, не предвещало резких перемен. Но по мере приближения кораблей к ледяному барьеру погода начинает портиться, да и сам барьер значительно основательней, чем предполагали моряки.
За ветрами следует снег. Видимость ухудшается.
Проходит еще час. Не видно ни неба, ни земли, ни моря. Неистовый ветер охапками швыряет снежные заряды па палубу «Астролябии», волны обрушиваются на судно. На носу сплошной лед. Вдобавок, что-то странное происходит с компасом. Мы явно находились недалеко от магнитного поля, заметит впоследствии Дюмон-Дюрвиль. И добавит: «Этот злосчастный день был самым трудным из всех тех, что мы провели в полярных краях».
Но и следующий день был не намного лучше. Тяжело пришлось экспедиции двадцать четвертого января. К семи часам вечера ветер достиг такой силы, что корабль практически был лишен возможности маневрировать. Люди валились с ног. Палубу без конца заливало. Ночь была ужасной.
Утром горизонт посветлел. Порывы ветра поутихли, улучшилась видимость. Где же все-таки «Зеле»? Дюмон-Дюрвиль обещает премию тому, кто увидит пропавший корабль. Претендентов нет. К двенадцати часам дня все остается по-прежнему: никаких следов. В четыре часа пополудни море пустынно. Неужели корабль погиб? Проходит еще час. Впередсмотрящий сигналит: вижу парус. Но вчера уже был такой сигнал. Выстрелили из кормовой пушки, как и полагается. Никакого корабля не было. Неужели то же самое повторится и сегодня?
«Курс — на парус», — командует Дюмон-Дюрвиль. В шесть часов вечера наконец-то огромная радость: действительно, «Зеле». Корабль не справился с управлением, его отнесло во время шторма. Но теперь-то более или менее все в порядке. Схватка со стихией продолжается. Весь день двадцать шестого января экипажи «Астролябии» и «Зеле» проводят в тщетных попытках приблизиться к земле. И берег-то недалеко, всего лишь в трех-четырех милях, а подойти невозможно. Откуда-то приносит крупные льдины. С большим трудом прокладывают себе путь моряки. Льдин становится все больше и больше. В какой-то момент Дюмон-Дюрвиль насчитывает их более ста пятидесяти в пределах видимости.
Потом становится немного легче. Когда корабли подходят к 64-му градусу, море оказалось почти свободным от льдин. Улучшается видимость. И хотя волны по-прежнему грозны, корабли испытывают меньшую качку, чем в предыдущие дни. Попутный ветер надувает паруса.
Внезапно раздается возглас одного из матросов: «Впереди судно!» Судно? Не может быть! Откуда бы ему взяться? Проходит несколько минут, и сомнения рассеиваются: безусловно, корабль, и движется он ходко. На нем тоже, видимо, заметили французский корабль: на мачте взвивается звездно-полосатый флаг.
Американец!
Французы поднимают флаг. В полной уверенности, что американский капитан последует его примеру, Дюмон-Дюрвиль приказывает замедлить ход. Но американское судно продолжает свой путь и вскоре исчезает вдали. Кто кого не понял, сказать трудно. Уилкс (а это было одно из судов его эскадры) впоследствии уверял, будто американского
Тридцатого января происходит еще одно событие: французские моряки называют открытый ими остров «Берегом Клари» — в честь жены капитана «Зеле».
«Я посчитал наш долг выполненным. «Астролябия» и «Зеле» внесли свою, и достаточно весомую, лепту в географические и геофизические исследования в данном районе. Конечно, в принципе можно было бы продолжить наше продвижение дальше на запад, может быть, даже снова разыскать землю, ибо, как я полагаю, она окружает большую часть Полярного круга и в конечном счете будет обнаружена теми мореплавателями, которым улыбнется счастье, или же теми храбрецами, которые на свой страх и риск пересекут окаймляющие ее обычно льды. Но я подумал о том, в каком тяжелом состоянии находятся команды, особенно на «Зеле», и решился», — свидетельствует Дюмон-Дюрвиль.
Вечером первого февраля 1840 года на 65-м градусе 20 минутах южной широты и на 180-м градусе 21 минуте восточной долготы корабли Дюмон-Дюрвиля распрощались с закованным в лед континентом и взяли путь на Хо-барт-Таун.
В Хобарт экспедиция пришла семнадцатого февраля, а двадцать пятого вновь вышла в море. Два месяца будут «Астролябия» и «Зеле» исследовать восточные берега Новой Зеландии. Затем они еще раз посетят Лоялти, Гебриды, Новую Гвинею. Трижды пытается Дюмон-Дюрвиль войти в Торресов пролив, но ветры и течения мешают ему. Приходится обойти эти негостеприимные берега.
Тимор, Батавия, остров Св. Елены…
Утром седьмого ноября 1840 года изрядно потрепанные «Астролябия» и «Зеле» бросают якорь на маленьком внутреннем рейде Тулона. Путешествие продолжалось 38 месяцев. Как всегда, значительны осуществленные океанографические работы. Великолепны и редкостны собранные минералогические, зоологические и ботанические коллекции. Привезено много новых карт, описаний, рисунков. Но самое главное — это открытия, совершенные в Антарктике. Они вписывают новые страницы в исследование земель, лежащих за Южным полярным кругом.
Через месяц и три недели после возвращения, тридцать первого декабря 1840 года, Дюмон-Дюрвилю присваивают звание контр-адмирала. В ознаменование совершенных им открытий и исследований Французское географическое общество награждает его своей высшей наградой — золотой медалью. Он приступает к подготовке в печать материалов своей экспедиции.
В письме, датированном первым мая 1842 года, Дюмон-Дюрвиль писал: «Если здоровье позволит, я проведу в июне месяце восемь или десять дней в Кане и Конде… Больше, чем моя хворь (у него было обострение подагры.—Л. В.), меня огорчает то обстоятельство, что вот уже пятнадцать месяцев, как у меня стало сдавать зрение. Я могу писать только днем, нацепив при этом на нос очки. Для человека моего закала видеть, как разваливаешься по частям, право, не весело. Уж если на то пошло, я предпочел бы, чтобы все закончилось одним махом, как у моей матери…»