Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Лённрот Элиас

Путь из Скита на Святой Остров я прошел по льду озе­ра, миновав несколько островов поменьше. Большой ост­ров, длиною в десять верст, окружен несколькими малыми островами. Не знаю, что на меня напало, но стоило пока­заться строениям и церкви, и мне опять, как и при посе­щении Валаамского монастыря, захотелось повернуть об­ратно. Но все же я пошел в деревню. Уже на озере меня застигла темнота, поэтому, придя в деревню, я начал ос­матриваться, куда бы пойти. Я спросил у одного человека, где живет Большой Старец. Он показал мне, где живет старец и как пройти к нему. Этот еще не очень пожилой одноглазый старик занимал две крохотные комнатушки размером в четыре на четыре с половиной локтя, да и то не один, а с другим монахом, который сидел в дальней комнате и, похоже, читал книгу. Когда я вошел, Большой Старец поднялся навстречу и спросил что-то по-русски. Я ничего не понял и ответил: «Я не говорю по-русски, а по-немецки, по-шведски, по-латински, по-карельски». Тог­да он разыскал какого-то мужика,

через которого пояснил мне, что ему пора идти в церковь, и велел проводить меня в дом для приезжих. Там я провел ночь, так и не встретив больше старца...

ИЗ ДНЕВНИКА (по-фински)

Тёрмянен, 1 января 1837 г.

Комната для приезжих в Пустыне (или монастыре на Острове) довольно большая, но проходная; в дальней ком­нате повар по нескольку раз в день варил еду, там же и ночевал. Мне постелили на лавке оленью шкуру, на ней я проспал ночь, подложив под голову свою сумку. Осталь­ные трое или четверо приезжих спали на полу. Говорят, что сюда почти постоянно, как зимой, так и летом, наез­жают люди. С одним из них, родом из Киисйоки, мы от нечего делать обменялись ножами. У здешних мужчин, как и у наших, особенно в дороге, на поясе всегда нож-пуукко, только носят они его на правом боку, а у нас принято на левом. Их ножи больше наших, с загнутым вверх кон­чиком, лезвие около четверти локтя, ручка длиной в четы­ре дюйма. [...]

СТУДЕНТУ КАЯНУ (Черновик, по-фински)

Тёрмянен, 1 января 1837 г.

[...] Трудно поверить, но после того, как мы с тобой расстались, я одолел более трехсот верст (303), то ехал на лошади, то шел пешком, то на лыжах. В деревне Макари я купил себе две стоящие вещи — лыжи и пуукко, но теперь у меня уже нет ни того, ни другого. На Святом Острове я обменял нож на другой, получше, а лыжи за­был в одном доме, уже перейдя границу и добравшись до Куусамо. Я все же успел пройти на них около шестидесяти верст, так что бог с ними.

От деревни Катослампи до Сууриярви я тридцать верст шел на лыжах по целине и едва не выбился из сил. От­правился я не без проводника, но и он, укрывавшийся от воинской повинности беглец, был не лучше меня. К вечеру мы все же добрались до деревни и остановились у попа-старообрядца Фомы. Если ты помнишь Якконена из Ювялахти, то легко можешь представить себе этого Фому. Во-первых, он не позволил мне пойти в баню, пока все не помылись, хотя мой проводник, жалкий беглец, пошел вме­сте со всеми. Затем, к моему удивлению, он полвечера бил поклоны, а потом сказал, что его старые за­коптившиеся старославянские книги написаны на грече­ском языке.

В Ските я встретил и племянниц упомянутого Якконена. Они уговаривали меня почитать им книги на русском языке, спеть по-карельски и поиграть на флейте. Их на­ставница, вернее, попечительница, русская старуха, знала только свой язык и, возможно, происходила из господ. Внешне Скит мало чем отличался от других деревень на русской стороне, расположенных вдоль залива озера Туоппаярви. Церковь тоже ничем не примечательна. То же можно сказать и о Святом Острове. Говорили, что настав­ник их знает все языки мира, но, должно быть, в их число не входили финский, шведский, немецкий и латынь, кото­рые, как мне показалось, были ему вовсе незнакомы. Все­го одну ночь пробыл я на Острове, по-моему, больше сма­хивающем на логово разбойников, чем на монастырь. Стоило мне появиться, как меня тут же окружили мужики и стали допытываться, нет ли у меня вина продать, до которого, как говорят, они очень падки. Затем один из них, прослышав, что я доктор, захотел выяснить у меня то же самое, что и панозерский писарь в горнице у Васке. Он повел меня к себе домой и показал, что его беспокоило, уплатив за хлопоты две луковицы. Я дважды посетил цер­ковь, но не увидел там ничего примечательного. Из-за тем­ноты я не смог разглядеть иконы, но думаю, их там было немного. Посетив Вааракюля, я два дня провел у Еукконена. Его дом — несколько лучше и богаче других здеш­них домов, и я поел там досыта. Старые хозяин и хозяй­ка были еще живы, но старуха большую часть времени на­ходилась в отдельной горнице, видимо, молилась. Я туда не заходил. У них четыре женатых сына, жены у всех жи­вы. Трое из сыновей находились в Финляндии, где торгова­ли вразнос. Четвертый, старший, был дома. Недавно они ездили в Кереть (место торговли хлебом на берегу Бело­го моря) и привезенную оттуда муку бойко продавали од­носельчанам по цене три рубля шесть гривенников за пуд. Невестки ухаживали за стариком как за каким-нибудь патриархом: разували его по вечерам, а утром подавали ему носки, обувку и одежду. Незадолго до моего отъезда он снова отправился в Кереть. Мне было забавно смот­реть, как его снаряжали в путь: укрывали в санях и пр., и все это доставляло невесткам немало хлопот. Младший из братьев хотел было взять себе жену из Хяме в Финлян­дии, но почему-то передумал и женился на здешней. Стран­но, однако, что девушки из Финляндии соглашаются ехать на чужбину, разве не лучше им было бы на родной сто­роне? Что невесте делать в Турку, коль просватают и до­ма. Или: Ленивая в Лаппи идет, нерадивая, воду грести.

В Вааракюля я нанял лошадь до Кяпяли — неказистой

деревушки, где около десятка домов. В доме, который мне расхвалили как лучший, меня вообще не хотели кормить. Правда, моему проводнику сварили похлебку из рыбы, но, когда я за плату попросил налить немного и в мою миску, хозяйка отрезала: «Пусть сперва гость поест, если оста­нется чего». Когда мы поели, проводник мой ушел в де­ревню, а старуха занялась своими вечерними хлопотами. И вот, сидя в пустой избе, я набил трубку табаком и за­тянулся несколько раз. Но из-за этого чуть не остался без крова. Когда хозяйка вошла, я успел вынуть трубку изо рта, но она учуяла запах дыма и сказала: «А вы тут не табак ли трескаете? Если табак, то нам не ужиться под одной крышей» ... Может, стоило перейти в другой дом, но и там не лучше. Я заходил уже в некоторые дома, везде нищета: кроме зерна и ухи — никакой еды. Старая хозяй­ка собиралась уйти в Скит. «Может, приняли бы меня в свою веру», — говорила она. Дело в том, что женщины Скита получают с Острова пособие по двадцать пять руб­лей в год, правда, жалуются, что этого им не хватает. Одна старуха пришла туда даже из Финляндии и приняла их веру. Сын у нее был в работниках на Острове.

Говорят, что в деревне Кяпяли сплошные оленекрады. Жители съели всех оленей друг у друга, так что кормить­ся уже нечем стало. Рассказывали также, что во всей де­ревне едва ли найдется два-три дома, в которых путник мог бы быть спокоен за свои вещи. Не лучшая слава шла и о деревне Тухкала, куда я пришел позже. Один крестья­нин по имени Куйсма нанял здесь пастуха на все лето. Осенью тот немного приболел. Куйсма сам взялся его ле­чить. Велел вскипятить воду и через воронку влил кипя­ток в рот больному. От этого мужик, как и следовало ожи­дать, сразу же умер, как того и желал Куйсма, ведь те­перь ему не надо было платить за работу. Мне довелось видеть этого Куйсму — сладкоречивый, скользкий стари­кашка.

В Макари жил некий человек из Куусамо с женой и детьми. Он переселился сюда, чтобы безнаказанно уго­нять ворованных оленей.

В Суванто, в доме Ротто, вдоволь было хлеба. По слу­хам, у них полный амбар прошлогоднего зерна. Но хозя­ин тот амбар не трогает, а закупает в Керети новое зерно для себя и для продажи. Возможно, они разбогатели чест­ным трудом, но многие утверждали иное. О братьях Рот­то говорили, что они разбогатели после того, как убили двух беглых из России, у которых было много денег. Ночью те, почуяв опасность, сбежали из деревни на ка­кую-то сопку и, решив, что они в безопасности, разожгли костер и уснули. Три брата Ротто заметили огонек, подо­шли и т. д. Про братьев Лари тоже говорят, будто они разбогатели обманом: отчасти тем, что обманывали мос­ковских богачей, у которых брали большие суммы в долг и не возвращали их, а во-вторых, тем, что нм случилось быть во время пожара в городе Архангельске, где они хва­тали все, что попадало под руки. Вышеупомянутый Еукконен тоже, говорят, обманывал финских крестьян, не отда­вал им долги и на этом разбогател. Был даже суд, но, ока­зывается, закон бессилен в подобных случаях. По послед­нему решению из Архангельска Еукконену предписыва­лось ежегодно выплачивать долги по пять рублей, но это не покрывало даже процентов. А основная сумма? Я мно­го наслышан о богачах, да мало говорят о них хорошего. Все они начинали каким-нибудь нечестным путем, а затем увеличивали свои доходы, обманывая своих сограждан.

Из Суванто в Нярхи, а затем на финскую сторону, в Мултиярви, меня подвезла одна баба. По дороге я рас­спрашивал ее о многом, особенно о различных верах, в ко­торых она мало разбиралась. Она не знала даже о десяти библейских заповедях. Переехав границу, я словно попал в иной мир. Я почувствовал себя как дома. Здесь я теперь живу недалеко от церкви. Старая хозяйка из «мамзелей» стала хозяйкой дома. Вот если бы так происходило чаще! По крайней мере, я заметил, что хозяйство в таких домах ведется лучше, чем в других [...] Уже третью неделю я здесь переписываю набело загадки и прочие записи. [...]

СУДЬЕ ФЛАНДЕРУ (Черновик письма)

Куусамо, 4 января 1837 г.

Многоуважаемый брат!

Я писал тебе из Ухтуа уже в начале декабря, но не припомню, как получилось, .что письмо осталось неотправ­ленным. Я хочу повторить тебе его содержание и прежде всего пожелать тебе всего доброго в новом году, который, как я полагаю, явится последним годом твоей холостяц­кой жизни!

Вкратце расскажу о своей поездке: сначала мы со сту­дентом Каяном несколько недель ходили по знакомым рус­ским деревням, а затем я почти на месяц остановился в Ухтуа, где записывал в книгу руны, загадки, пословицы, сказки и все прочее, что удавалось услышать. .Я жил там весьма роскошно в отдельной горнице, после чего с жиль­ем было похуже, пока опять не приехал сюда, в Куусамо. Но худшее, что выпадало на долю крещеной души, — нахо­диться зимним утром в этих проклятых курных избах. Во-первых, они очень малы, размером лишь в 1/4 части на­ших крестьянских изб, затем — все долгое утро, от двух до шести часов, открыт дымоволок на потолке, а кроме того, настежь распахнута дверь, так что в избе холодней, чем на улице. В это время стряпают, варят, готовят пойло для скота. Не раз мои зубы отбивали дробь от холода, но все же я живу надеждой, что когда-нибудь наступит лето.